Она не знала, сколько провалялась на земле в испачканной одежде, пока не вернулась Мисаки со служанками. Уже потом Наоми узнает, что с ней не случилось ничего необычного, и каждая вторая женщина за свою жизнь хотя бы раз скидывала ребенка. Это знание не поможет ей примириться с потерей, но позволит почувствовать себя чуть менее испорченной и жалкой.
В шесть рук служанки споро и ловко соорудили для нее носилки из принесенных с собой отрезов ткани и бамбуковых палок.
Когда-то Наоми казалось, что для нее нет ничего страшнее, чем оказаться в неловкой, нелепой ситуации, чем как-либо себя опозорить. Когда-то — до встречи с Такеши. И вся ее дальнейшая жизнь раз за разом показывала ей, как сильно она ошибалась. Но когда служанки несли ее по дорожкам поместья и шли пусть и самыми дальними, скрытыми от глаз тропами, но каждый встречный мог ее видеть, Наоми вновь вспомнила свои давние страхи.
В поместье теперь все узнают, что случилось. Те, кто ее видел, расскажут. И от этого позора ей никак не скрыться.
Лекарь, который врачевал самураев, ее врачевать отказался, как Мисаки его ни упрашивала. Он сказал, что не смеет ни прикасаться к жене его господина, ни смотреть на нее без одежды.
Наоми отрешенно вслушивалась в разгоравшийся между служанками спор, словно они вели речь не про нее. Со стороны ее равнодушие к собственной судьбе казалось пугающим, но в какой-то момент ей сделалось все равно. Ее не волновало, переживет она это утро или нет — часть нее уже мертва, и Наоми не понимала, почему она все еще дышит.
— … должен же кто-то приглядеть за госпожой… как он может!..
— … можно понять…
Обрывки фраз долетали до Наоми приглушенно, будто проникая сквозь плотную ткань. Когда служанки принялись разрезать ее окровавленную одежду, она не лишилась чувств, хотя очень хотела. Она оставалась в сознании все то долгое время, пока они снимали с нее кимоно, пока омывали теплой водой, пока счищали грязь и кровь…
Ее напоили несколькими снадобьями, заставили даже сделать пару глотков саке, облачили в чистый хададзюбан, крепко перебинтовали низ живота и оставили в комнате в одиночестве. Отдыхать и набираться сил — так, кажется, сказала одна из служанок, за руку уводя Мисаки прочь.