Жена султана

Исмаил, услышав об этом, бледнеет. Он велит мне рассказать все, что я знаю о чуме в Европе, все, что я узнал от прежнего своего хозяина или видел в путешествиях. Он приказывает изготовить птичьи маски для всех при дворе и требует, чтобы мы надевали их в его присутствии. Маски поверх масок. Еду ему готовит только Зидана, собственноручно. Она сидит, склонив голову над кухонным горшком, а он сидит напротив и молится, перебирая четки. Картина была бы милой и домашней, когда бы к лицу Зиданы не был привязан большой белый клюв, а император не следил за каждым ее движением, как гигантская хищная птица. Он ест вдали от придворных, что означает, что та же честь оказана и нам с Амаду, и хотя питается он однообразно (день за днем один кускус из нута), мы не заболеваем.

Как раз, когда начинает казаться, что в Мекнесе не будет мора, чума забирает первую жертву в гареме — Фатиму. Сперва у нее начинает болеть голова, потом суставы, но никто поначалу не придает этому значения, потому что Фатима вечно жалуется на что-нибудь, привлекая к себе внимание. Но когда она покрывается испариной и набухают бубоны, крики ее слышно по всему дворцу. Исмаил в смятении: она подарила ему двоих сыновей, пусть один и умер. Он посылает за доктором Сальгадо.

Что может сделать несчастный врач? Болезнь уже глубоко запустила в Фатиму когти, когда прибывает доктор. Он охлаждает ее, делает ей кровопускание, оборачивает холодными полотенцами. Когда это не приносит никакой пользы, он обращается к Зидане, и та готовит припарки, чтобы вытянуть дурные гуморы из нарывов. Выходящий из них гной так зловонен, что даже доктору приходится выбежать во двор, где его рвет. Час спустя Фатима умирает, а с нею вместе, по удивительному совпадению, умирает и ее сын. Так, одним ударом планы хаджиба касательно наследника обращаются в ничто.

Когда султан получает известие, он мчится в гарем, встречает убегающего Сальгадо и в припадке безумия или тоски вынимает меч и пронзает доктора на месте — за то, что не спас Фатиму.

И вот мы сидим, запертые в роскошнейшем в мире дворце, по которому ходит смерть и погибель, и нам не к кому обратиться в болезни. Меня посылают в медину — любым способом отыскать другого доктора-европейца. Я выхожу из дворца в птичьей маске, набитой травами, и иду в город. Он странно переменился. На главной площади никого — по крайней мере, нет людей. Тощие коты прячутся в тени и жалобно мяукают, когда я прохожу мимо; измученные бродячие собаки валяются как тряпки — их некому прогнать. По пустынному рынку специй бродит мул, все лавки и фундуки закрыты. В переулках медины я вижу лишь пустые стены и запертые двери. Вся жизнь семьи в Марокко скрывается за этими фасадами, но сейчас здесь пугающе тихо, кажется, даже голуби улетели. Возле меллы я слышу пронзительный крик, от которого сердце мое начинает бешено колотиться, и внезапно из-за угла выбегает совершенно голая женщина. Женщина без одежды в общественном месте — это нечто настолько невиданное, что я останавливаюсь в замешательстве. Она бежит прямо на меня, ее длинные черные волосы колышутся вокруг головы, рот распахнут в вопле. По ее щекам струится кровь — она рвала их ногтями. На ней печати чумы: темные розы на бедрах и груди. Я в ужасе вжимаюсь в стену, и она пробегает мимо, не видя ничего.

Малеео. Древняя мать, обереги меня!

Я быстро иду в сторону меллы. Дойдя до дома Даниэля аль-Рибати, я громко стучу в дверь. Звук эхом отдается на пустой улице, вторгаясь в тишину. Так тихо, что я слышу свое дыхание, хриплое из-за маски. Я долго стою в ожидании, внутри дома — ни звука. Потом в верхнем окне открывается ставня, и я смутно вижу кого-то. Непонятно, сам ли это Даниэль или кто-то из его домашних, пока меня не спрашивают:

— Кто там?

Я на мгновение поднимаю птичью маску, чтобы показать лицо, и к моим ногам со звоном падает связка тяжелых железных ключей. Я открываю дверь и вхожу в прохладный, сумрачный дом.

— Ты похож на демона с картин Иеронима Босха.

Даниэль появляется на лестнице. Он в равной мере весел и встревожен.

Я чувствую себя немного глупо, снимаю маску, и торговец сбегает по ступеням и тепло меня обнимает. Странное ощущение — когда тебя так обволакивает другое человеческое существо. Я не помню, когда меня последний раз обнимали. Долгое мгновение я стою, не умея ответить, не зная, что делать, а потом обнимаю его в ответ.

— Я так рад тебя видеть, мальчик мой. Страшные нынче времена.

Я осведомляюсь о его домашних, и он говорит, что отпустил слуг, чтобы они могли побыть с семьями. Жена его наверху, спит, она всю ночь помогала рожавшей родственнице.

— Кто-то скажет, что это дурной знак — родиться во время мора, а я скажу, Бог посылает нам свидетельство того, что любовь сильнее всего на свете, даже сильнее смерти.