Жена винодела

– В этом нет необходимости, – сказал Мишель.

– Есть – для нас.

Мгновение оба молчали, вполне понимая друг друга.

– Ну, – Мишель взглянул на Инес, – мне пора заняться приготовлениями. Инес, поможешь Конам устроиться поудобнее?

– Конечно.

– Тогда оставляю это на тебя. – Мишель чмокнул ее в щеку, кивнул Конам и вышел.

– Вот, я принесла вам немного поесть. Не знаю, давно ли вы ели в последний раз, – сказала Инес, когда стихли шаги Мишеля. По тому, как брат и сестра набросились на скромное угощение, разложенное на каменной скамье, ответ был очевиден. В мгновение ока они уничтожили все до последней крошки. – Нужно ли вам что-нибудь еще? Мы не очень богаты, но…

– Нет, и мы благодарны вам за вашу доброту. – Самюэль помолчал. – То, что я сказал вашему супругу, – не пустые слова. Мы в долгу перед вами обоими, и перед мадам Тьерри и мадам Лоран тоже. И когда все закончится, мы вернем долг.

– Вы ничего нам не должны.

– Но вы рискуете собой ради нашего спасения. До того как меня выгнали из университета, я изучал юриспруденцию. И когда война закончится, я завершу курс, сдам выпускные экзамены и стану адвокатом. От души надеюсь когда-нибудь стать вам полезным в этом качестве и всегда добиваться, чтобы закон был на стороне добродетели.

– Я не очень уверена в своей добродетельности. – Слова слетели с языка Инес прежде, чем она успела их обдумать. – Я делала вещи, о которых сейчас очень сожалею.

– Как бы то ни было, мадам, я скажу вам: человек, который по-настоящему сбился с пути, никогда не рискнет своей жизнью, чтобы помочь ближнему, попавшему в беду. Вы хороший человек, мадам.

Инес сжала губы. Знай Самюэль, что она творила за спиной у мужа, ему бы так не казалось.

– Можно задать вам вопрос?

– Конечно.

– Почему немцы вас преследуют?

– И правда – почему? – пробормотал Самюэль себе под нос. – Ну, формально из-за того, что мы родились в Польше. Наша семья переехала сюда, когда мы были совсем маленькими, так что Франция – единственный дом, какой я знаю. Думаю, мы такие же французы, как и вы. Но для немцев это не имеет значения. В октябре мы с Рашель возвращались вечером из гостей и увидели перед нашим домом машины. Мы спрятались и видели, как немцы уводят наших родителей. Я ничего не сделал, чтобы им помешать, и с сознанием этой вины буду теперь жить до конца своих дней.

– Но вы наверняка воссоединитесь после войны. Евреев отправляют всего-навсего в трудовые лагеря.

– Вы действительно в это верите? – В голосе Самюэля не было ни капли издевки. – Мадам Шово, лагеря – только фасад. Очень часто люди – особенно те, кого немцы не считают годными к работе, – бесследно исчезают сразу по прибытии.

– Но это не может быть правдой. Французская полиция никогда бы не стала в таком участвовать.

Самюэль вздохнул:

– Думаю, многие из них могли поначалу не понимать, во что их впутывают. Точно так же многие обычные французские граждане не понимают этого и сейчас.

Инес ничего не ответила и лишь смотрела на него.

– Хотя сейчас полиция все отлично понимает. По крайней мере, мне так кажется. – Самюэль помолчал. – Вы знаете, что во время июльских облав в Реймсе один французский полицейский застрелился, чтобы не участвовать в арестах?

– Что?

– Я видел это собственными глазами. Он выволок из дома девочку – совсем маленькую, не старше пяти-шести лет – и громко крикнул: «Вы же знаете, куда их повезут! Как можно отправлять на такую участь ребенка?» Командир ответил ему тихо, я не слышал, что именно, и показал на грузовик, где уже сидели родители девочки. А французский полицейский нагнулся к девочке и что-то ей прошептал – наверное «беги», потому что она побежала, – а потом приставил себе к голове пистолет и после секундного колебания выстрелил.

– Выстрелил себе в голову? Да вы что? – Инес внезапно стало холодно.

– Наверное, он не смог больше с этим жить. А может, решил отнять жизнь у себя, чтобы дать девочке шанс спастись.

– А ей это удалось?

Самюэль слабо улыбнулся.

– Последнее, что я о ней слышал, – что ее приютила одна семья в деревне и там она в безопасности. А французский полицейский, быть может, обрел хоть какой-то мир. Искупил все, что сделал дурного, когда умер ради того, чтобы другой выжил.

Мишелю понадобилось три дня, чтобы связаться с людьми, которые могли отправить Конов по одному из существующих беженских маршрутов. Все эти дни Инес замирала, когда Тео спускался в погреба, и то же самое чувствовали Мишель и Селин. Конечно, Инес тысячи раз проходила по подземным залам, не замечая тайника, но что, если Самюэль или Рашель кашлянет или что-то случайно заденет, когда Тео будет неподалеку?

На четвертый день сразу после захода солнца Инес с удивлением заметила на подъездной дорожке незнакомую темную машину.

– Пора, – сказал Мишель и, отодвинув с помощью Инес шкаф в кухне, молча пошел вниз. Селин и Тео были у себя во флигеле – там горел свет, и Инес видела их тени за столом. Она молилась, чтобы Селин смогла отвлечь внимание мужа от окон.

Через десять минут Мишель появился вместе с Самюэлем и Рашель. Оба поцеловали Инес.