Женатый мужчина

А стыдился Джон по многим причинам. Прежде всего потому, что дурной вкус матушки выдавал с головой не только ее происхождение, но и притязания, ибо она пребывала в уверенности, что ее коллекция если уступает сокровищам замка Говарда, то лишь немного; по этой причине ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем демонстрировать свои безделушки тем, кто делал вид, будто восхищается ими. Но стыдно было и за свой снобизм: да, в характере его матери было немало такого, за что он мог ее винить, однако как же можно осуждать человека за отсутствие вкуса? Если вкус воспитывают, то мать уже не перевоспитаешь, а если у человека нет врожденного эстетического чутья — к примеру, с совестью человек родится, а вкус прививают, — то какое у него право критиковать мать за дурной вкус? Он понимал, что дело не в уродстве вещиц и не в напрасной трате денег, которых у матери не так уж много, больше всего его раздражал социальный подтекст: точно так же нельзя говорить с провинциальным акцентом или пахнуть потом… Его неприязнь к этим китайским безделушкам была снобизмом, и он это знал.

К счастью, Масколлы никогда не приезжали в Йоркшир, а местные землевладельцы, которые приняли в свою среду судью и его супругу, либо сами не отличались вкусом, либо давно смирились с Алисой Стрикленд и принимали ее такой, как она есть. Единственно, кого еще бесили китайские безделушки, так это его сестру, что диктовалось, однако, не социальными предрассудками, а приверженностью строгому функционализму стиля Bauhaus^[38], который она исповедовала вместе со своим супругом Грэмом с истовым рвением и фанатизмом неофита.

Сара, унаследовавшая, как и Джон, радикальные взгляды отца, порою злила брата не меньше, чем Алиса, а в это рождество она явно сплоховала, прибыв на другой день вместе с мужем и тремя детьми в новеньком, еще пахнущем заводской краской «ситроене-универсале». Досада Джона при виде сверкающей лаком машины объяснялась не завистью или возмущением оттого, что директор обычной средней школы в Ливерпуле может позволить себе новый автомобиль, а ему, преуспевающему лондонскому адвокату, такое недоступно. Он знал, например, что его сестра зарабатывает — и немало — частными уроками, давая их тем, кто не может посещать школу, — беременным девчонкам или двенадцатилетним преступникам, а своего младшего водит в бесплатный детский сад. Он знал также, что Грэм и Сара редко ходят в ресторан и никогда не принимают гостей, при том, что за дом они почти полностью расплатились; они не застраховали свою жизнь, не собираются посылать детей в частную школу, а отчисления в пенсионный фонд делает за них государство. Злило Джона не только их умение получить все, что можно, за счет местных властей и правительства и даже не то, что они могут позволить себе новый автомобиль, но прежде всего то, что, несмотря на свое относительное благополучие, они вечно прибедняются, и Алиса, например, всегда оплачивала дочери бензин на поездку от Ливерпуля до Йорка.

И еще — он прекрасно помнил времена, когда Сара презирала всех, кто покупал импортные машины-«уни-версалы». На словах они по одежке протягивали ножки; когда они только поженились и снимали квартирку, Сара с Грэмом обливали презрением мещан, отказывавших себе во всем, чтобы купить дом в рассрочку. Затем, когда они сделали первый взнос за дом деньгами, которые ей дала мать, и все еще ездили городским автобусом, они презирали владельцев личных автомобилей, которые забивают улицы и загрязняют окружающую среду. Год спустя они купили малолитражку и стали дружно поносить владельцев иностранных машин — Джон и Клэр как раз купили тогда «вольво».

Сара внешне походила на Джона. Такая же высокая, сухопарая, с густыми черными волосами, только лицом круглее и взглядом пронзительнее. Ее муж Грэм был чуть ниже ее ростом, с 1968 года он отпустил усы подковой, по моде. Одевались оба только в хлопчатобумажное: Грэм даже хвастал, что у него нет больше ни костюма, ни галстука. В уступку теще он надевал на ее коктейлях синюю шелковую тенниску к холщовой куртке и холщовым брюкам, однако, когда Клэр однажды пошутила над этим его «вечерним туалетом», он насупился, словно один из его учеников позволил себе дерзость.