Женя Колбаскин и сверхспособности

Первым уроком, как я и говорил, была геометрия. Училкой там была толстуха с пятаком, как у кабана. Кабаниха, короче. Она, конечно, как и все остальные учителя шибко строгой стала. Сначала мы теоремы эти разбирали. А я все тянул руку, чтоб она меня вызвала, но она специально, зараза такая, делала вид, что не замечает. Потом начали мы задачи всякие решать, типа, связанные с этими теоремами. Конечно, вначале всегда легкие задачи идут. Я тянул руку, как оголтелый, но она опять смотрела как бы сквозь меня, будто я стеклянный какой-то.

Ну и вот, решили мы, значит, три задачи, не очень сложных, и тут осталась самая сложная, а там эти всякие синусы, косинусы, катангенсы и прочая муть. Я руку, естественно, поднимать не стал. «Буду я еще позорится», — подумал я такой.

Вызвала она, знаете кого? Ларика-очкарика. Мне, конечно, очень хотелось, что б его вызвали, но мы ж не в сказке живем. Поэтому Колбаскин пошел к доске. Да, как вы поняли, она вызвала единственного человека, который не тянул руку.

Вышел я, значит, как дурак, со своим учебником, и стою, пялюсь, то на училку, то на одноклассников.

— Ну, что стоишь, Колбаскин? Решай и проговаривай, чтоб класс тоже слышал.

Делать было, короче, нечего. Ну я, и стал решать, и чертить там всякую муть несуразную. И главное, что у меня в голове начали всплывать разные эти знаки, картинки, слова, которые я вчера вечером читал. Училка мне помогала, конечно, немного. И по ней было видно, что она, типа, в недоумении сидит. Ну вот, значит, потел я там, крехтел, исписал почти весь мелок, руки все испачкал, и наконец решил эту задачу. Поворачиваюсь такой, а все остальные смотрят на меня, шары свои вылупили, да так, типа, я не задачку захудалую какую-то из учебника решил, а как будто я — Пифагор там какой-то, и новую теорему придумал.

— Молодец, Колбаскин, — говорит Елизавета Анатольевна радостно. — Четверку я тебе сегодня поставлю, заслужил. Неси свой дневник.

Принес я ей свой дневник, она мне там четверку и поставила. Главное, двойки они чуть ли не на полстраницы ставят, а тут мелкую, прям мельчайшую четверку такую нарисовала, ток под лупой и смотреть.

Все меня потом провожали удивленными взглядами, пока я шел обратно на последнюю свою парту.

На перемене я сидел один на скамейке и повторял стих этот дурацкий. И тут, короче, подсаживаются ко мне они. Да, шмакодявки эти — Леха и Настя.

— Здрасте, приехали, — говорю. — А вы че здесь делаете?

— Как что? — отвечает Леша, — Учится пришли, как и ты.

— Да, они учится нам не запретят! — запищала Настя.

«Вот, — думаю, — это действетельно мои ребята, моя команда».

— Розу-то подарил? — спросил Лешка.

— Да.

— И на свидание пойдешь сегодня? — спросила Настя.

— Да.

И она, короче, обняла меня. Прикиньте.

— Ты чего? — спрашиваю я удивленно.

— Не хочу, что б ты умирал. Ты же не умрешь?

— Нет, — говорю.

Что — то расстрогала она меня, сурового пацана.

— Ладно, — говорю, — идите давайте, а то скоро звонок будет.

— Хорошо, — сказала Настя сквозь слезы.

— Счастливо, — сказал Леха и протянул мне свою лапу.

— Давай, присматривай ты за ней, — я указал на мелкую, — а то натворит чего ни попадя.

— Хорошо, Женя.

Ну, и они ушли. «Обычная команда», блин.

На литре седовласка эта кривоносая опять лютовала вовсю. Начали мы стихи рассказывать. Передо мной было несколько человек. Они рассказали, конечно, зашибись как. Училка была ими очень довольна. И тут настал мой черед.

— Так, Колбаскин, — говорит она небрежно. — А, здесь все понятно, опять не выучил, можешь даже не вставать.

Но я резко подскочил и говорю громко:

— Нет, я готов!

Она, значит, шары сразу вылупила, типа, не ожидала такого разворота событий.

— Ладно, — говорит, — выходи тогда, посмотрим, как ты выучил.

Нервничал я дико, естественно, но начал как положено: с автора, с названия. Ну, а потом понеслась. Я, тип, приставил, что я сестренке своей рассказываю, а она сидит на кровати и смотрит на меня с умилением таким детским. С расстановкой, с выражением распинался я там, как по нотам, короче. Ну и вот, рассказал я всё и стою там, как дурачок, а эти все однокласснички мои и училка смотрят на меня, рты пораззявили, типа, я не стишок какой-то задрипанный выучил, а целую поэму наизусть рассказал, да при том, сам её и сочинил.

— Молодец, Колбаскин, — сказала Любовь Алексеевна, — четверку тебе поставлю, неси дневник.

И поставила она мне еще одну микроскопическую оценку. Увидела, значит, что я уже одну четверку по геометрии сегодня получил, и говорит:

— Растешь, Колбаскин, старайся еще.

Я такой думаю: «Ничего себе, куда мне еще стараться-то. Совсем, что ли? И так мой предел, потолок, так сказать».

Наступила перемена. Хотел я вообще физику повторить, но че-т меня уже тошнило от нее. Так что я просто сидел и смотрел на то, что вытворяли одношкольники мои. А вытворяли они опять всякую сверхнездоровую ерунду.