Жених и невеста

Затеял всё дело, конечно же, Шах. Прибежал к приятелям с вытаращенными глазами и растрепал, что видел голую, намыленную учительницу математики. Учительница была одышливой, большегрудой вдовой, не выговаривавшей букву «г». Всем захотелось подглядеть, приобщиться. Кинули жребий. Марату выпало взбираться к окну последним. Он ждал, пока остальные, тихо прыская в рукава, натешат своё любопытство. Впрочем, вряд ли мальчики и вправду различали что-то сквозь мутное от банных паров стекло. Скорее делали вид, притворялись друг перед другом.

Сам Марат так и не смог узнать это наверняка, потому что Русик, уже припавший к окошку левым глазом под сдавленные уханья и переспросы приятелей, неожиданно потерял равновесие. Сложенные на авось кирпичи разъехались под его ногами в разные стороны, и неудачливый соглядатай с грохотом полетел вниз.

«Кто здесь?» – послышался бранчливый возглас сторожа, Абдуллаев зашикал: «Атас, атас!» – и мальчики побежали прочь, оставив Русика валяться среди кирпичей. Марат потом внушал сам себе: пойми он сразу, что Русик не может встать, ни за что не удрал бы за остальными. Однако недоверчивая совесть не верила и щипалась: «Предатель, предатель»!

Гвоздь, как потом оказалось, сломал ногу. Поймавший его на месте падения сторож рассказал о случившемся родителям и директору школы. Русика с загипсованной лодыжкой заперли дома с учебниками и запретили соваться на улицу. Передавали, что отец выстегал его по спине резиновым шлангом. И всё же как только опека дала слабину, Русик вылетел к товарищам на костылях и гонял со всеми в футбол и в «утки-охотники», ни разу ни словом не упрекнув никого в измене.

– Слушай, – вдруг вспомнил Шах, – тут же завтра такая тема. В клубе будет собрание.

– В каком клубе?

– В нашем, поселковом клубе, в актовом зале. Вроде даже концерт дадут. В честь Халилбека.

– Сторонники?

– Да все, кто хочет на всякий случай выслужиться. Народ уверен, что Халилбек вот-вот вернётся на свободу, и надо показать лояльность. Сходим посмотреть?

– Давай! – поддержал Марат.

Шах остановил свою «Ауди» у дома Марата, они весело распрощались. Один умчался готовить какие-то апелляции, а другой поспешил к домашнему компьютеру узнавать у московских коллег свежие новости по главному делу.

Вечером родители Марата были дома. Отец сидел, обложившись рабочими рукописями, а мать стояла в центре веранды и отводила душу:

– Нерадивая, высокомерная, села отцу и матери на шею и ножки свои тощие свесила! Вот она какая, эта дочка Шаховых! Да кому её дипломы нужны, если она чай подать не может?

– Да понял я, Хадижа, понял, – не глядя на жену, отмахивался Маратов отец.

– А как она закрытых защищала! Ты слышал, Марат? Небось скоро сама закроется, а Шаховы ничего поделать не смогут. Упустили ребёнка! А пылища у них на полках! Я специально пальцем провела, когда мимо проходила.

– Больше тебе делать было нечего?

– Молчи, Асельдер, тебя там не было! Сам бы ужаснулся! А мамаша её, мамаша…

– Что?

– Строит из себя министра здравоохранения. Ну и что, что она Халилбеку сердце лечила? Небось в карман от него получила не меньше штуки.

– Не знаешь точно – не говори, Хадижа. А ты что молчишь, Марат? – оторвался отец от исписанных листов.

– Да что об этом говорить? – равнодушно ухмыльнулся Марат. – Ты, мама, сама мне эту Сабрину расхваливала. Теперь вычёркивай её из списка.

– А ты и рад, да? – всполошилась мать.

– Что значит «рад»? Но что-то мне кажется, что до тринадцатого августа никто для меня не найдётся.

– Найдётся, ещё как найдётся! – заверила мать уверенно. – Вот пойдём на сватовство к Абдуллаевым, там присмотришься.

Марат встал, вышел на крыльцо и зашагал, грохнув воротами, на улицу. Ветер сразу метнул в него горстью песка. Воздух был сух и душен, пели сверчки и хрипло перелаивались собаки. По пустой неосвещённой улице прошёл человек, приблизился к Марату, тихо – «Салам алейкум» – поздоровался с ним за руку и последовал дальше. За воротами покойного Адика было глухо. Видно, полковника полиции, который, согласно услышанным за последнее время свидетельствам, занял этот дом, избил сына Мухтара Алишку и залез в окно к салафитке[18] в никабе, не было дома. Марат вдруг вспомнил, что никто не упоминал о семье этого зловредного полицейского. Скорее, живут не здесь, а в городе.

Улица однообразно тянулась дальше сплошными воротами, пока внезапно не обрывалась мусорной свалкой и степью. За проложенными к посёлку газовыми трубами, вдалеке в стоячей воде буйно росла осока. Там же, на окраине, мигала красными огоньками вышек тюрьма, в которой томился Халилбек и где по кафельным коридорам елозила швабра уборщицы, матери разгульной Анжелы.