Читаем Жених и невеста полностью

Маня подалась в институт. Стала агрономицей. По распределиловке вынесло куда-то под Калач. Далековатенько. Но области всё ж нашей.

Колюшок-вертушок тоже с институтом не разминулся.

Не сахар выпало житьё. Покуда учился, бывало, хаживал барином: сапоги чищеные, а след босой. По недостатку нашему и обувку, и одежонку шикозную не знал. Случалось, ел вполсыта. Худо-бедно, а ты смотри, выучился ж таки, хват, на инженера. На самого ин-же-не-ра! Женился. Там же, в Воронеже, и присох. Самолеты, соколич, делает. Наикрупные!

Грех жаловаться, задались у нас все в семействе.

Только мы с Тамарой безвидные — у каждого свои камушки! — ни с места. И жалости в том не кладём себе.

Как прикипели к тракторам, к своим камушкам, так и на веки вечные.

По-прежнему пашем, боронуем, сеем рожь, подсолнухи, за свёклой ходим…

Нынче свёкла уродилась, елки-коляски, матёрая.

Что ни корешок — бомбочка!

Я прослышала стороной, что на станцию пришли новенькие свеклокомбайны. Там картинка! Самоглазно про такие в «Сельском механизаторе» читала.

Я прямой наводкой к председателю.

— Золотых! Ты мне нужон!

— Морально? Материально?

— Меняй мой старый на новый.

Смеётся, друг ситный. Смеётся как-то неопределённо. Надвое.

— Со всей дорогой душой могу обменять только шило на мыло. Вот и весь мой репертуар на сегодня.

— Ты вроде не пустотрёп какой. А с хаханьками…

— А по нонешней ситуации нету меня на большее. Кроме глубочайшего сочувствия, дорогая Марьяна Вы Михална, ничего не могу предложить.

— Что так?

— Она ещё спрашивает! — Золотых, придерживая под собой табуретку, пододвинулся вплоть к столу. В задумчивости постучал по нему крючком указательного пальца. — Поздно… Что за разговоры, когда кабан сдох… Марьянушка, тебе как члену правления не мешало бы помнить, что всё до копья, — до копья! — спущено на покупку техники. Что, может, вечер вопросов и ответов устроим? Пожалуйста. На том собрании руку до потолка драла? Напоминаю. Драла. Сама вон киваешь… Сообща, одними руками протирали колхозным денежкам глазки? Протира-али… Совместно, всем собраньем, приделывали тем денежкам ножки? Приде-елывали… Вот они и ушли от нас. Ушли на оплату машин.

— Так все и ушли?.. Хоть на нож, так не поверю, — убито сказала я, сказала скорее так, абы что сказать.

Золотых говорил правду. Минулой весной вон скольк понабрали и тракторов, и грузовиков, и комбайнов…

— И хоть бы напоказ один свекловичный, — размечталась я вслух.

Золотых догадался, о чём это я.

— Не было и не взяли. А теперь покуда и не возьмёшь, потому как в колхозной казне, — он с нарочитой готовностью распахнул не закрытый на ключ сейф, — тайфун гуляет. Но на этом, — Золотых ткнул пальцем на пустой сейф, — свет не кончается. Потерпи. Вот зашевелятся капиталищи за свёклу…

— Спервачка не мешало бы её убрать!

— Никуда не денется. Уберём… Уберём, тогда не грех и за обновами…

Перебила я, невснос слушать пустое:

— Ох, Золотых, в прохладе живём: язык болтает, ветерок продувает… Как же! Ну да подумай, станут они нас дожидаться?

— И то, пожалуй, верно, — кусает с досады ноготь на мизинце. — Эх, кабы можно выплясать… Вприсядку на костыликах, на этих ходунюшках, пустился бы…

С далёкой, несбыточной мечтой в глазах Петруня трёт друг об дружку сложенные в щепоть пальцы, будто они в сухом тесте, и он хочет сшелушить то тесто.

— Ну вот где эти ненаглядные тити-мити, на что менять? Где, спрашиваю?

— А я тебе отвечаю. Вот они, — и спокойно так ставлю на стол соломенную кошёлку пускай и с небольшими тыщами (тогда последний год старые ещё деньги ходили).

Я знала, покажет мне Петруня пустой колхозный кошель. Он всем его показывал на крайний случай, я и возьми с собой деньжата, что наработала в поле за долгие годы.

Поскрёб председатель за ухом.

— Мда-а, ёжки-мошки, задачка…

— Не смотри, как мышь на крупу. Бери-ка знай. Да только купи.

— Нет, Марьян. Не примет колхоз твои толсты мильоны. Да возьми только… За такую художественную самодеялку причешут знаешь как? Убери, подруга, с глаз!

— Так и скажи, сробел с кем там в районе заводить тесноту.

— А на что разборки клеить? Ну, какой навар с перекоров? В наличности у меня имеется перворазрядный выход. Помелькивает надежда… Я вот что думаю в принципе…

— Мне не принципы твои — новый комбайн нужен!

— А кто против? Человек ты в районе — да что в районе! — у всей области на виду. Покалякаю я культурненько с кем надо. Думаю, перекрутимся. Будет новенький комбайн. Лови меня на слове.

— Я лучше люблю ловить на деле.

И словила.

У нашего у Золотых слово золото. Делом венчано.

Только пенсия ссадила меня с трактора.

Но в страду, в крутой час, я в поле, как и прежде.

Помогаю убирать.

А так…

Что, живу себе втиши, неспешно добираю года, жизнью мне дарованные…

У старых годов свои игрушки, свои болячки.

Выпадет когда вольная минута, сядешь на лавку под яблоней в саду, сидишь греешь на солнце сухие зябкие косточки. Нет-нет да и задумаешься над днями своими былыми…

Раз ехида голос во мне и спрашивает:

«Ну что, бабка, выбилась в люди с колхозной справкой?»

Другой голос на то сказал:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века