Читаем Жених и невеста полностью

Я всегда поважала отца; и когда почувствовала, что наладилась тяжелеть, я сказала Валере, как там ни крутани потом жизнёнка, а будь у меня первенькой хлопчик, в обязательности назовем по отцу. Михаилом.

Валера положил мне согласность.

Сейчас я спрашивала Валеру глазами, помнит ли он про наш уговор.

Сперва Валера вроде того и не понимал моего долгого безотрывного взгляда. После с корильным смешком шлёпнул себя в слабости, не больней, как муха крылом, по лбу подушками пальцев, ответил родителю:

— Мишаней… Мишаткой назвали…

— Шутки шутите!

Отец пустился гонять удивлённо-сердитые глаза с меня на Валеру, с Валеры опять на меня.

— А на что нам шутить? — Валера это. — Мы всё ладим серьёзно.

— Оно-то и хорошо, что серьёзко! Только на кой дитю моё подлючкино имя пришпиливать? Это ж сказать… Только из-за меня… За месяц друг дружке слова живого не послали… В сам деле… Совстренемся где на улице — рраз друг к дружке горшками. Мол, не знакомы и не ж-жалам! Ну а на что было заваривать такую тесноту — свару? А скоко слёз лито?.. — и повинно косится на меня.

— Слёзы, па, — говорю я, — у русачек без переводу. Такое добро… На потоп хватит. Были вчера, сыщутся и назавтре, ежель как прищучит…

— Да что его вспоминать? — встрял Валера. — В житейском котле все перетолчётся…

— А куда ж денется? Перетолкётся… — соглашается отец. Он строит козу мальчику, спрашивает с весёлостью в голосе: — А на какую фамильность героя припишете этого?

Расплох любого губит.

Мы как-то ещё и не думали вовсе об этом.

— Ну что друг на дружку уставились молчаком? — наседает без злости. — По бумажкам вы всё чужие?

— Вы ж против, — кольнула я.

— Видали, я против и — ша, земля стала! А ты б положила делу свой ум. Не побежала ж перед своим потаённым подвигом за советом ко мне — не померла. Откинула б мой запрет — не помер бы и я. Не всяко, дочка, пустое стариково слово ладь в строку. Оно, вишь ли, всякий старец о-оченно горазд в свой ставец… Дед спуста брыкается. А тут… Вот что, соколятки… Не нравится вам наша церква, ну и Господь с ей. Поняйте в свою церкву — в загс. Абы и у вас, и у Мишатки был полный в бумажках глянец. Бумажка что? Дунь — нету! А в свою времю силу какую ещё явит!.. Да ну что я, старый пёс, забрехался у калитки? Явите божескую милость, пожалуйте в хату на чашку чаю. Вас там мать что ждёт. Как Бога!

<p>8</p>

Чей день завтра, а наш ноне.

Загорелись мы с Валерой исполнить отцову волю в тот же день, как вернулась я из родилки. Да сам отец и сбей всю нам охоту.

— Марьянка, — говорит, — ты хоть матка сама уже, а осталась, как и была, шебутной. Ну куда его сейчас? Ни в какую в Америку тот загс от вас не удрапает. А ты первое дело — приди в себя. Небось ослабла вся. Того и гляди, в подворотне ветром в лужу сдует.

— Ну-у… Тоже наскажете…

— И скажу, раскидай тя в раны! Мысленное ль дело… Ты, девонька, не веточку сломила. Соколёнка принесла! А после родов, знаешь, ещё сколь дней баба в гробу стоит — так плоха?

— Это я плоха?

— Мне лучше знать.

— Ну, разве что так…

Не поймал отец подковырки моей.

На своей стоит кочке:

— Отдохни с недельку-две. А там и ступайте с Богом.

Прошла неделя, отошли две, месяц ушёл — никуда мы ни с Богом, ни без Бога так и не выбрались. Некогда всё за домашней колготнёй, некогда за певуном нашим.

Я сижу с маленьким. А мамушка припоглядывает за мной. Боится, а ну вдруг что не то да не так почну делать, всё наказывает:

— Ребятёнок растёт в день на одну мачинку[5], в год на ладонь. А всяк раз, как мать ударит его по голове, он на мачинку сседается. Оттого упрямые росточком бедны.

— Хорошая мать и бия не бьёт… Не бойсе, я не бью. У меня не ссядется до веника.

— Помни… У младенцев до году ногтей и волос не стригут.

— Ну-у, ма-а, отвяжись, грошик дам… Не зуди.

— Я не пчела, чтоб зудеть. Я дело говорю. Видали, она и рыбы жареной не кушает. Не слушается матери…

Перебрёхи с мамушкой потешали меня.

И посейчас не пойму, а чего это с маленьким на руках я и разу взаправде не осерчала, хоть мамушка ox и допекала усердием своим.

Теперь вот вспомни… Какая-то такая неясность берёт.

А тогда радость брала.

Или гипноз какой в маленьком в моём?

Почитай день-ночь на ногах за ним. А света, света что в душе!

Подойду к качке… Не нагляжусь…

Лежень лежит, а растёт… Растёт, как из воды идёт…

Смотрю, глазки сжимает.

— А кто спатеньки хочет? Мишенька… А кто баюшку слушать хочет? Мишенька…

Качаешь качку и запоешь…

Знала я эту баюшку от мамушки.

Эта песня — первое, что я в жизни запомнила.

Мамушка играла её мне ко сну.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века