Читаем Жених и невеста полностью

Жених и невеста

— Ах ты, котенька, коток,Котя — серенький хвосток!Приди, котя, ночевать,Мово Мишеньку качать.Я тебе, коту, коту,За работу заплачу:Дам кусок пирогаИ кувшин молока,Платок беленький свяжуИ на шейку повяжу,Шубку кунью я куплюИ сапожки закажу.Лежит котик на печи —Ты не много лепечи! —Лапки, лапки в головах,А платочек на плечах.Что платочек на плечах,Кунья шубка на бокахИ сапожки на ногах.

Пела я себе, пела — опять я «горбата спереди».

И горб растёт мой, ровно тебе пшеничное тесто на опаре, растёт вскорую — не удержишь на вожжах.

— С такой с тобой заряженной и неспособно как-то… Не рука, знаете-понимаете, идти в расписку, — жмётся лукавец мой Валера. — А давай погодим, как от второго вот поправишься…

И снова расплетают мне косу. На родильнице не должно быть и одного узелочка.

И опять мамушка тужит-вздыхает в мечтаниях:

— Кабы не в больнице, приняли б рожденца в отцову рубаху, любил чтоб отец, да и положили б на косматый тулуп, богат чтоб да знатён был…

И снова оплошку мы дали, снова хватили греха на душу: не поспели в расписку и после второго…

…и после третьего…

…и после четвёртого…

Семерых погодков привела я в дом. Целую станицу.

Скоро растут наши птахи. Будто от корня идут.

Всё б ладно, да отец сапурится мой.

— Я, Марьянка, — выпевает, — вижу, чем вы дышите. Вы шутки из меня шутите. Всё смешком, смешком, а из-под смеха ребяточки-то идут, идут… Тоже мне в арест попали[6]. Детворы понасыпали, как из куля. А расписываться — и ухом не ведёте.

Стою краснею.

С досады все ногти себе обкусала.

Ну, как я скажу, что из наших стараний покуда только одни ребяточки и сыплются?

За вечерей говорю своему застенчивому (выпив, Валера в обычае за стенку держится, когда крадётся по комнате к постели: боится по нечаянности раздавить кого из детворы, — а ну выползи кто ненароком под ноги? Завидев его за таким делом, окликаю: «А куда это ладится наш застенчивый парубец?» — на что он смирно кладёт палец к губам: ттссс…):

— Вот что, парнёк… Отец уже под гору живёт. Истаял весь. Там воск воском: боль приживчива… Что ж мы манежим старика с загсом?

— А разве я против что держу? Я тоже, знаете-понимаете, про это самое подумываю, как палю махру. Дело у нас большими годами выверенное, давно решённое — хоть сёни в расписку! — Тяжело поворотил над миской голову к чёрному окну. Вздохнул. — Оно, всеконешно, загса нам всё одно не миновать. Да надо и в академики налаживаться…

— Плетешь-то чего? Иль тебе бешенки кто поднёс рюмашечку и ты взошёл в градус?

— С чего взойти? Ты подносила? Не поднесёшь себе сам — никто не поднесёт. Сёни, Михална, извиняй… Лампадку бормотухи уборонил. Дак на свои трудовые…

— И даль что?

— А то… Мишатку через три дни сбирать в первые классы? Сбира-ать. Станет Мишатка учить уроки. А мы с тобой что ж, сторона? И мы с им учи его ж уроки… Надобно ж смотреть, как он учит, надобно контроль над им держать. А какой, знаете-понимаете, из тебя да из меня контроль, ежеле мы, темнота египетская, в свой час и не знали и не ведали, как в той школе двери открываются? Спасибо ликбез читать-писать научил… Ага… Перейдеть твой Мишатка во вторые — и тебя во вторые переведеть, не спокинет в первых классах. Там на очереди Зинушка… В первые снова уже с Зинушкой подашься, а с Мишаткой во вторые. Перейдеть Мишатка в третьи — и ты, считай, уже в третьих…

— Чудно́…

— Выходит, будем мы с тобой грамотны грамотой своих ребятишек?

— А я про что? Такая родителева наша планида. Их, блинохватов, у нас семеро. Семь на семь — это что? Сорок девять. Хошь не хошь, а по сорок девять классов одолей. Какой там ни будь академик по стольку кончал? Ни-ког-да!

Пошёл наш Мишатка в школу.

Сели за его уроки и мы с Валерой.

Да не пропасть сколько давали мы ему своего внимания. Довелось рвать, выкраивать себя и на отцовы хвори.

Вчера лихорадка пуще мачехи оттрепала. Думали, на поправку всё пойдёт… Ан нет… Лежит — неможет. А что болит — не скажет.

Вконец сплошал.

Такой плохой стал. В рот киселя не вотрёшь.

Горит, как свечка. Горит. В спичку весь иссох…

Похоронили…

Привели мамушку с кладбища — не в себе сама.

Люди садятся за сдвинутые столы компот пить.

Села и она. Села за стол, где ещё вот утром гроб стоял.

Села, уронила голову на руки и в слезах зовёт отца, а у самой пена изо рта, промеж пальцев так и пена, столько пены…