Женить нельзя помиловать

Пока мы бегали за гномом, оставленные без присмотра драконозавры успели основательно обглодать плетень и теперь нацеливались на крылечко. Восстановив порядок, мы продолжили осмотр «достопримечательностей». Первое, что бросалось в глаза, — это исполинская ель, возвышающаяся слева от дома. Точнее, нет. Первое, что бросалось в глаза, — это цепь из чистого золота, каждое звено которой было толщиной с мой кулак. Сверкая так, что было больно глазам, она обматывала ствол ели в его видимой глазу части тройным витком и терялась где-то в вышине. Увидев рядом такое количество золота, Римбольд сразу приободрился и начал вслух рассуждать на тему того, что будет технически проще: срубить дерево или влезть на него и попытаться освободить от драгоценной ноши. Не успели мы остановить разошедшегося гнома, как еловые лапы зашуршали и нашим глазам явилась белка. Но что это была за белка! Во-первых, размерами она могла с легкостью потягаться с матерым тигропардом, а из-за пушистого красноватого меха казалась чуть ли не вдвое больше своих реальных размеров. Во-вторых, лично у меня создалось впечатление, что ей грозит скоропостижная смерть от ожирения. Самое же главное, что белка распространяла вокруг себя стойкий запах сбивающего с ног перегара, а ее глаза, и без того не сильно выразительные, как и у всех обыкновенных белок, были откровенно остекленевшими.

— Здрасьте! — выдохнул Бон.

Белка медленно повернула голову в его сторону, пошевелила носом и вдруг затянула хриплым, простуженным баском: «Во саду ли, в огороде, девица гуляла!..»

После этого она явно решила наглядно продемонстрировать, как же именно гуляла упомянутая девица, и прогарцевала три шага до цепи. На четвертом шаге запоздало вмешался закон всемирного тяготения, белка сверзилась вниз. Земля ощутимо дрогнула.

— Ротфронт! Опять «пьяной вишни» объелся, паршивец?!

Мы все (кроме Римбольда, вновь задрожавшего как осиновый лист и зажмурившегося) дружно обернулись к пряничному домику (хотя какой, к бесу, «домик» при таких-то размерах!). Двери из ореховой халвы были раскрыты настежь, а в проеме возвышалась грандиозная фигура.

Ну, что я могу сказать… Быть может, эта великанша была ведьмой. Я даже не исключаю, что она была злой. Но одно совершенно неоспоримо: никакими маленькими гномиками питаться она не могла. В противном случае либо она уже давным-давно скончалась бы от хронического недоедания, либо гномья раса сошла бы на нет из-за отсутствия молодняка. А скорее и то и другое сразу, поскольку если существо раза в три превосходит меня по всем параметрам, то это правило должно распространяться и на аппетит. А уж я на него отродясь не жаловался.

— Так-так, — пророкотала хозяйка, в три шага преодолевая разделяющие нас десять метров и нависая над нашими головами хмурым утесом. — Гости дорогие пожаловали!

— А мы, собственно…

— Да уж вижу! Незваными заявились, Колобка до полусмерти загоняли…

— Но мадам!

— Не перебивай старших! Плетень испортили, бельчонка чуть не загубили…

«Загубленный бельчонок» при этих словах приоткрыл один глаз и сделал слабую попытку приподнять голову. Разумеется, голова упала обратно, после чего Ротфронт явно решил не искушать судьбу, прикрыл морду хвостом и заливисто захрапел.

— О чем бишь я?.. Ах да! В общем, безобразие! И что мне теперь с вами делать?

За нашей спиной раздался слабый писк — дошедший до предела Римбольд все-таки лишился чувств и привалился к пушистому боку пьяной белки.

— Что делать? — прищурилась Глори, не обратив на гнома внимания. — Допустим, для начала сказать, зачем вам, уважаемая Степанида, понадобился весь этот балаган? — Она внимательно посмотрела великанше в глаза (чтоб я провалился, если у нее не получилось, несмотря на разницу в росте!) и медленно добавила: — Или я должна была сказать: «леди Стефания»?

Степанида — если только это была она — смешно почесала нос и прищурилась в ответ:

— Вот вы, значит, какие… Впрочем, она ведь предупреждала…

Не успели мы спросить, кто «она» и о чем предупреждала, как великанша легко махнула рукой, словно сдергивая с чего-то невидимого тонкую кисею.

И, повинуясь ей, окружающее нас вновь изменилось.

Нет, лес, конечно, остался лесом, но лично мне он сильно напомнил Спящие Дубравы. Лес был, как бы это помягче, сильно окультуренный. Ей-ей, порой мне встречались парки высокопоставленных особ, которые не выглядели и вполовину такими аккуратными и ухоженными. Я не преувеличиваю — на деревьях я не заметил ни одной не то что засохшей ветки, но и просто смотрящейся… негармонично. Вот нужное слово: любой, даже самый малейший элемент в этом лесопарке (или парколесе?) настолько удачно сочетался со всем остальным и был настолько на своем месте, что в голове не укладывалось, что может быть как-то по-другому.