Этот довод показался Вике убедительным. Она снова вынула перстень из шкатулки и надела его на палец.
– Ну вот, как хорошо. Прямо принцесса, – сказал доктор с облегчением и поцеловал ей руку. Вика накинула свою норковую шубку, и они сошли вниз, оба нарядные и красивые. Швейцар, закрыв за ними дверь, даже прищелкнул языком.
– Это вам не фунт изюма, а прямо ай-люли малина с ананасом. Красотка какая, жук ее забодай, – проговорил он им вслед.
– Севодни все наладится, помяни мое слово, – сказала швейцариха, выйдя посмотреть.
Вика с достоинством заняла свое место в партере. Муж сел рядом, преисполненный законной гордости. Из лож бенуара Вику лорнировали с заметным интересом. Иногда с любопытством рассматривали ее мужа и вполголоса обменивались замечаниями.
«Все завидуют мне, – думал он, улавливая эти взоры, – а я до сих пор вроде Бурриданова осла наизнанку… гм… Во всяком случае пускай завидуют…» – и он пришел в хорошее настроение.
Вика сидела молча и со скучающим видом посматривала на свой перстень, который переливался радужными огоньками, отражая свет большой люстры над партером. Она скучала, испытывая в то же время некоторое удовлетворение, так как успела уже почувствовать, что ею любуются со всех сторон. Даже в отверстии, сделанном в занавесе, один глаз сменялся другим, и Вике казалось, что из-за занавеса, со сцены, тоже все поочередно смотрят на нее. В оркестре настраивали инструменты. Разрозненные, мелодичные звуки приятно ласкали слух и создавали атмосферу нарядного уюта. Но вот дирижер поднялся на свой высокий стул и несколько секунд просидел неподвижно. В оркестре и в зале все стихло. Свет потух. Капельмейстер взмахнул палочкой, и нежные звуки тихо заструились как будто издалека, точно из другого мира, сначала пианиссимо, потом все громче и вдруг перешли на форте, заполнив собой сразу все. Смычки стремительно задвигались вверх и вниз, лихорадочно совершая какую-то волшебную работу. Занавес медленно поднялся и перед зрительным залом открылось сказочное царство, где все было полно грации и красоты. Балерины порхали по сцене, легкие, как воздух, то отделяясь от земли, то приседая в глубоком реверансе или кружась точно подхваченные вихрем, и вдруг переходили на пантомиму, в которой каждый жест пленял своей экспрессией и красотой.
Глядя на сцену, где все жило поэзией, музыкой и танцем, Вика сама уносилась в эту жизнь, как в некий рай, и ей досадно было, что этот бородатый человек, ее муж, привязывает ее к земле. Правда, он элегантен в своем черном фраке и белом жилете, но он, наверное, любит Аллу, и они очень подходят друг к другу. Вике захотелось плакать. Она уже готова была согласиться, чтоб он остался мужем, но ей необходимо было удостовериться, что он действительно любит только ее. Она блуждала по сцене тоскующим взглядом. «Я хочу быть с вами, – мысленно обращалась она к воздушным балеринам, – а этот человек меня не пускает».
В антракте она сидела скучная, и мужу стоило большого труда вырвать у нее две-три реплики в ответ на его объяснения по поводу прекрасного балета, собравшего в театре весь музыкальный мир.
Подошли знакомые. Доктор вступил в разговор. Вика грациозно протягивала руку для поцелуя и продолжала сидеть безучастно.
Перед третьим действием они вышли сделать прогулку по залам. Фойе было полно нарядной публикой. Вика шла рядом с мужем, бросая по сторонам равнодушные взгляды.
– Отчего ты такая грустная? – спрашивал ее муж. – Мне так хочется, чтоб тебе было весело и интересно, а ты скучаешь. Скажи мне, чего бы ты хотела?
– Но вы меня не любите.
– Как так?
– Вы любите тетю Аллу.
– Опять все то же, – искренне возмутился муж. – Я люблю только тебя, и, если даже ты меня покинешь, то навсегда останешься моей мечтой.
Вика украдкой взглянула ему в лицо и внутренним чутьем вдруг поняла, что он говорит правду, но промолчала, не зная, как сказать, и доктору стало грустно. В этот момент они приблизились к буфету. Вика пожелала пирожного с кремом. Ей подали блюдечко и ложку. Она съела два пирожных и запачкала кремом пальцы. Вытерла их платком, но они остались липкими.
– Я пойду вымыть руки, – сказала она мужу.
Они прошли в конец коридора к дамской уборной. Доктор остался подождать у двери. В уборной никого не было. Вика сняла перстень и положила его на стеклянную полочку перед зеркалом над умывальником, затем вымыла руки и, вытерев их полотенцем, начала поправлять прическу. Она залюбовалась собой и прошла вдоль ряда зеркал, разглядывая себя со всех сторон. Никто ей не мешал. В это время раздался звонок, приглашавший публику занять места. Вика поспешила к двери. Муж ждал ее с некоторым волнением и, взяв ее под руку, повел в зрительный зал. Они пришли последними, и им пришлось протискиваться к своим креслам, беспокоя уже сидевших людей. Занавес поднялся, как только они заняли свои места.
Доктор не мог отделаться от грустных мыслей, потому что на его сердечно сказанные слова во время прогулки в фойе, Вика не ответила ровно ничего. Он потерял всякий интерес к спектаклю. Безучастность Вики передалась ему в полной мере.