Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)

Айнагозель знала: Нокер ждёт возле калитки. Но никак не находила повода начать разговор. Прошла в красный угол. Сняла и в клубок смотала пояс, положила в шкаф. Взгляд её упал на фотокарточку Ходжалы под стеклом, вставленную в стенку одного из задних ящиков шкафа. Некоторое время разглядывала изображение покойного мужа — давнее, от времени поблекшее и утратившее привлекательность. «Прощай, Ходжалы! — проговорила без слов. — Я долго хранила память о тебе. Не верила чёрной вести. Ждала, только о тебе одном думала…» Она уже обернулась, чтобы почти такие же слова сказать старикам. Но нет! До чего милые, ласковые их простые открытые лица! И она ощутила на душе безмерную тяжесть, поспешила принять вид, подобающий послушной и верной невестке-вдове.

Между тем Гюллер-эдже вскипятила чай, заварила, поставила пиалу и чайник перед Айнагозель, пытливо глянув ей в лицо. «Проклятый враг! — захотелось Крикнуть старушке в адрес фашиста. — Где мой сын, дитя моё?!» Как нередко бывало, почти такие же мысли в эти минуты проносились и в сознании Неника-ага. «Вот этой головы моей поседевшей не пожалел бы, — с тоской думал он, видя, как скромно, с внутренним достоинством держится невестка, и вновь вспоминая, что сын уже никогда не вернётся, — чтобы дотла разрушить дом того врага окаянного, который вас разлучил!» И Айнагозель чудом угадывала мысли обоих стариков, читала по их лицам, а сама с горечью осуждала то, что надвигалось неминуемо. Словно не в силах оставаться на самом берегу потока жизни, с неудержимою силой стремящегося вперёд, она уже намеревалась отбросить, предать забвению своё чувство к Нокеру. «Вместе с ними проведу жизнь в скорби, там же, где они!..»

Раздумья о войне отягощали чувства всех троих, сдружившихся сердцами, — точно так же, как повергали в тоску и горе всех честных людей.

…Обо всём этом думал, всё представлял себе и Нокер, когда давал согласие на то, чтобы Айнагозель по-хорошему простилась со стариками. Но вот сейчас тут, стоя возле калитки в напряжённом ожидании, Нокер впервые горько посетовал на свою судьбу и даже рассердился на Айнагозель.

— Не думал я, — презрительно скривив губы, проговорил он вполголоса, точно обращаясь к возлюбленной, — что ты такая… вероломная!

Обвинив её в таком грехе, — сразу же сам устыдился своих мыслей и слов. Вспомнил, живо представил, как она была верна Ходжалы.

Не позволяя себе предаваться недобрым мыслям, Нокер с беспокойством огляделся. Гулко откашлялся, заметив, что погода вконец испортилась, порывами ветра переворачивает даже листья на дынных стеблях, что устилают грядки бахчи. Айнагозель в доме услышала его — и сразу встрепенулась. «Всё ещё не ушёл! — промелькнуло в сознании. — Сейчас выйду, скажу: уходи!..» Она рывком встала на ноги. В тот же миг скрипнула дверь, на пороге безмолвно встал Нокер.

Айнагозель низко опустила голову, носком ноги заскребла по ковру.

— Входи, Нокер! — ничего как будто не замечая, громко подбодрил гостя Неник-ага.

— Вай, отец! — на секунду прикрыв глаза и снова раскрыв, воскликнула удивлённая Гюллер-эдже. — Ты что это чудишь? Нокер, говоришь? А и верно, Нокер-джан, да неужто в самом деле ты?

Несмело ступив, парень взял из рук хозяина протянутую пиалу с чаем.

— Да чего ты стоишь-то? — тотчас упрекнула его старуха. — Проходи, милый, на почётное место садись!

— Вот… проходил мимо, случайно завернул… — Нокер виновато переминался с ноги на ногу.

— Ну и хорошо сделал! Усаживайся поудобнее.

Парень нерешительно опустился на корточки. Сразу же Неник-ага повёл разговор о работе в поле, об урожае хлопка. Нокер, как умел, пытался удовлетворить любознательность старика, однако не забывал о главном, то и дело украдкой поглядывая в сторону Айнагозель. Но она сидела скромно и неподвижно, мелкими глотками отхлёбывая чай. Увидев это, Нокер с недовольным видом пробормотал:

— Ладно, я пойду…

— Да сиди ты, пожалуйста! — отозвался Неник-ага.

Айнагозель сколько ни терзалась про себя — должно быть, поняла: уйти всё равно придётся. Глянула в лицо сперва свёкру, потом свекрови, тихо вымолвила:

— Мама!..

Надо было видеть и слышать, каким тоном, с каким волнением на лице произнесла она это единственное слово. Но, кажется, никто из присутствующих этого не заметил, и разговора не получилось — опять повисло молчание. Только чуть приметно вздрогнул Неник-ага. Секунду спустя и матушка Гюллер, смекнув что-то, насторожилась, ожидая дальнейших слов невестки. А та, будто сбросив с плеч тяжёлую ношу, внезапно осмелела:

— Мама… Если б мои слёзы могли вернуть Ходжалы-джана, я бы их не пожалела, поверьте! Но… о своей доле пора мне подумать. И вы не обижайтесь на меня!

Никто не вымолвил ни слова, только Нокер пробормотал что-то невнятное, никем не расслышанное. Снова — мёртвая тишина.