Женщина без имени

– Позвольте аналогию. Представьте, что я всюду хожу с мешком. Например, с большим мешком для грязного белья, который прикрывает всю мою спину. Возможно, это напомнит вам Санта-Клауса, которого вы видели в детстве, только в моем мешке не подарки, которые я был бы рад всем раздать. На самом деле я бы предпочел спрятать этот мешок, потому что в нем кучка сломанных вещей – миллион вещей, – которые когда-то составляли меня. Понимаете, когда-то я был целым, но потом кое-что произошло, и я сломался или разбился, и теперь я весь из осколков. Потом я встречаю вас и понимаю, что у вас тоже течет кровь, потому что вы сломались, как и я, и никто не сможет снова собрать в вас в одно целое. А потом я понимаю, что вы угасаете и вас нужно починить. Иначе вы не продержитесь до утра. Поэтому я даю вам то, что есть у меня. Я протягиваю вам свой мешок и говорю, что вы можете взять что-то или все, чтобы залатать вашу рану. Более того, это не будет вам стоить ни гроша. Вы можете взять даром. Я заплатил за них, когда сломался. И так как вы в отчаянии и успели перепробовать почти все, вы вываливаете содержимое моего мешка на пол, ворошите, словно щепки, просматриваете каждый осколок. И где-то среди этого беспорядка вы находите ту часть, которой вам не хватало. Одну на миллион. Или на десять миллиардов. И потом вы вставляете эту часть в головоломку, которой вы стали. Кровотечение останавливается, и, возможно, в первый раз за всю жизнь ваша рана начинает затягиваться. И когда это происходит, вы протягиваете мне ваш мешок, потому что моя рана еще кровоточит. Книга будет об этом.

– Вы можете прочесть нам какой-то отрывок?

Кейти кивнула, поэтому я открыл книгу и прочел первые несколько строчек:

– «Женщина в исповедальне преклонила колени. Священник сел бок о бок с коленопреклоненной. Она отдернула занавеску и вдохнула запах «Виталиса» и «Олд Спайса». Ей нравилось находиться так близко к мужчине, у которого не было желания прикоснуться к ней, завоевать ее. Она смотрела мимо него. Куда-то за пределы настоящего.

– Простите меня, отец, ибо я согрешила…»

Послесловие: Док Снейкойл [27]

В 2000 году меня наняли написать книгу. Задание заключалось в том, чтобы написать биографическую историю о флоте кораблей-госпиталей, которые назывались «Корабли милосердия», и о тех замечательных людях, которые жили и работали на них. Я работал в паре с просоленным новозеландцем немного за шестьдесят по имени Джон Дайсон. Он много поездил по миру как писатель для «Ридер’з Дайджест». За свою карьеру он написал около двухсот историй. Я должен был написать книгу. Он должен был меня контролировать. Следить, чтобы я не сбивался с пути. Он был наставником, я – учеником.

Поэтому я полетел в Лондон, мы встретились, великолепно провели время. Как это говорят британцы? Приятно. Просто приятно. Я узнал, что он пишет уже несколько десятилетий и, вероятно, больше забыл о мастерстве и процессе писательства, чем я смог бы выучить за две жизни. Два дня подряд мы встречались, и он помог мне набросать план книги, которую мне предстояло написать. Никакого руководства. Просто разговор двух писателей. Мне Джон понравился. Очень понравился. Мы оба были «на одной странице». С этим я улетел домой и принялся за работу.

Следующие четыре месяца я много времени провел в самолетах. Африка. Центральная Америка. Великобритания. Несколько государств. Когда мое исследование было завершено, я сел и написал то, что мне самому казалось достаточно хорошей историей. Восемьдесят тысяч слов или около того. Закончив, я откинулся на спинку стула и кивнул. Хорошо. Даже очень хорошо. Гордый собой, я позволил себе помечтать. И в наивном восхищении уже представил, как эта история вскоре поднимется в списке документальной прозы в «Нью-Йорк таймс», обеспечивая трамплин для моей художественной прозы, с которой читателям еще только предстояло познакомиться. Это был мой пропуск. Это был мой путь. Поэтому я кликнул на иконку «отправить» и стал ждать положительной оценки Джона.

Думаю, сейчас лучше всего позволить вам просто прочитать отрывки из этого ответа. Настоящий взгляд. Для этого я порылся в своей почте в разделе «входящие» и поднял несколько его редакторских замечаний. Они говорят сами за себя, поэтому никаких комментариев с моей стороны.

Примечание: это его слова. Точно. Я не изменил ни буквы. Ни одной точки. Да, они до сих пор причиняют мне боль, и именно поэтому многие писатели так много пьют.

Это катастрофа.

Еще одна скучная смена приоритетов в конце следующей страницы. Боже, какой скучный писатель!

Почему, черт побери, нет?