Женщина из Пятого округа

—      Если я прекращу, тебе не придется выслушать правду. А правда состоит в том, что…

—      Правда в том… — перебил я ее, — что в ближайшие полгода я не могу тронуться с места.

—      Что? — Ее голос зазвенел от ярости.

Пришлось объяснить, что я пострадал при пожаре здания, где работал ночным сторожем (Сьюзан, конечно, коробило от известия о том, что ее бывший муж был простым ночным сторожем), и что лечащий врач советовал мне воздержаться от полетов.

—      Ты ждешь от меня восхищения твоим подвигом. Как же, ведь ты с риском для жизни полетел к больной дочери!

—      Сьюзан, честно говоря, мне плевать, что ты там вообразила. Могу только сказать, что по возвращении в Париж я харкал кровью. Пульмонолог запретил мне до Рождества воздушные перелеты. Это, конечно, меня бесит, потому что я всей душой рвусь к Меган. Но, бог с тобой, думай обо мне что хочешь. Я всегда был для тебя полным дерьмом. Таким и останусь.

На этом я повесил трубку.

Спустя несколько часов, когда я лежал в постели с Маргит, она сказала;

—      Мне понравилось, как ты сегодня поставил Сьюзан на место. Ты был куда более решителен, чем прежде.

—      Откуда ты знаешь, каким я был прежде?

—      Я все про тебя знаю. Как знала и то, что ты поступишь честно и придешь ко мне сегодня.

—      Ты считаешь, что принуждение может быть честным? Я здесь только потому, что…

—      Если ты хочешь и дальше предаваться иллюзии, будто тебя насильно втянули в это, — что ж, пожалуйста. Но тогда тебе до конца дней придется исходить злостью от того, что я поработила тебя. Будь ты чуточку хитрее, Гарри, ты бы увидел всю выгоду нашего союза. И, поскольку через две недели деньги у тебя кончатся, нам все-таки необходимо устроить тебя на работу.

Спустя три дня, за традиционным распитием виски после соития, Маргит сказала:

—      В это воскресенье тебе нужно сходить в салон Лоррен Л’Эрбер.

—      Это невозможно.

—      Почему?

—      Потому что, как только мадам или ее мажордом услышат, что я звоню, они немедленно бросят трубку.

—      Бедный, бедный Гарри, вечно думает, что кому-то до него есть дело… Ты вовсе не вывел мадам Л’Эрбер из себя, когда накинулся на нее, требуя сказать, была ли я у нее. Подобно всем самовлюбленным людям, она плевать хотела на других… если только не видит в них личной выгоды. Так что ваша короткая перебранка на пороге ее квартиры задержалась в памяти мадам секунд на пятьдесят. Не бойся — Лоррен и ее помощника интересует исключительно взнос в двадцать евро. Завтра же позвони им, а в воскресенье посети салон. Там постарайся, чтобы тебя представили джентльмену по имени Лоренс Курсен. Он возглавляет Американский институт в Париже. Мне известно, что на протяжении многих лет он посещает вечеринки мадам Л’Эрбер, где знакомится с дамочкам… Он женат на очень и очень богатой ведьме, которая весит килограммов сто пятьдесят и, если не спит, изводит его скандалами. Я знаю, что он ищет специалиста для преподавания истории кинематографии в своем  институте. Просто постарайся попасться ему на глаза и очаровать его…

—      Легко сказать…

—      Но, Гарри, ты действительно умеешь очаровывать…

Впервые за время нашего знакомства Маргит сделала мне комплимент.

Я сделал все, как она сказала. Позвонил Генри Монтгомери, «ассистенту мадам Л’Эрбер». Когда я назвал свое имя, он отнесся к этому совершенно спокойно. Просто сообщил код дверного замка и напомнил о необходимости иметь при себе двадцать пять евро в конверте («Цена немного возросла»). На этот раз добираться до дома мадам было одно удовольствие — от моего отеля на улице дю Драгон до Пантеона ходьбы было минут двадцать.

К моменту моего появления вечеринка была в разгаре. Генри Монтгомери, похоже, не узнал меня. Разумеется, он не забыл взять конверт, проверив, написано ли мое имя (как положено по инструкции), после чего подвел меня к Лоррен. Как и прежде, она стояла под одним из своих портретов, окруженная толпой восхищенных почитателей. Монтгомери что-то шепнул а ухо. Она тут же изобразила неимоверную радость.

—      Гарри, какое счастье снова видеть тебя! Это было… сколько же мы не виделись?

—      Несколько месяцев.

—      И ты все еще здесь… Значит, Париж все-таки захватил тебя в плен?

—      Да уж, — сказал я.

—      Ты ведь рисуешь, да?

—      Я преподаю. Историю кинематографии. А Ларри Курсен, случайно, не здесь сегодня?

—      В поисках работы, я угадала?

—      Да, верно.

—      Американская прямолинейность. Обожаю. Ларри! Ларри!

К нам подошел мужчина средних лет в грязно-белом пиджаке, который был в носке лет двадцать, не меньше, и настоятельно требовал глажки.

—      Ларри, ты должен познакомиться с Гарри. Он блестящий педагог. Преподает… как это называется, напомни?

—      Историю кино.

—      В самом деле? — подхватил Ларри. — И где вы преподаете?

—      Ну, я раньше преподавал в…

Беседа завязалась. Л’Эрбер, довольная, отплыла в сторону. Мы проболтали не менее получаса — в основном о фильмах (Курсен был серьезным фанатом кино), но и об институте, который он возглавлял.