Женщина из Пятого округа

—      Я просто хочу, Гарри, чтобы твоя жизнь вернулась в нормальное русло. И эта квартира — то, что нужно. Ты не найдешь ничего подобного за такую…

—      Хорошо. Я понял. В девять утра буду в agence immobiliere.[158]

К десяти утра следующего дня я получил в аренду квартиру. Маргит оказалась права: это было потрясающее гнездышко. Все очень просто, но стильно. Курсен был настолько любезен, что выбил для меня две тысячи аванса. Через три дня я переехал. После убожества chambre de bonne моя новая квартира казалась оазисом чистоты и уюта. На деньги, оставшиеся от аванса, я купил постельное  белье, полотенца, стереомагнитофон и занялся обустройством своего жилища.

Вскоре я приступил к работе. Мне нравились мои студенты. И кажется, я им тоже. Я быстро вспомнил, какое счастье — стоять на кафедре и рассуждать о кинематографе. Первые два месяца пронеслись как один миг.

Я установил городской телефон в своей квартире и каждый день звонил Сьюзан. Меган вернулась в школу спустя четыре недели после аварии. Но она по-прежнему отказывалась от общения со мной.

—      Она и со мной почти не разговаривает, — сказала Сьюзан, — что-то хандрит… Врачи говорят, это естественное состояние после выхода из комы. У нее депрессия. Но она посещает школьного психотерапевта. Так что… наберись терпения. Она придет в себя.

  Постепенно все встало на свои места. Мой контракт в Американском институте был продлен на два года. В институте я познакомился с парнем, который издавал еженедельник для экспатриантов и как раз искал кинокритика. Платили не так много — сто пятьдесят за колонку, — но зато я получил возможность снова писать. О да, еще и дополнительный заработок. Появилась возможность купить себе приличную одежду. Я приобрел телевизор и DVD, новый лэптоп, сотовый телефон. Я читал лекции, писал для журнала, занимался в тренажерном зале института, продолжал свой марафон по кинотеатрам, которыми действительно был напичкан мой quartier. Каждый день я звонил Сьюзан и справлялся о состоянии Меган. Мы очень вежливо беседовали по телефону — давняя злоба сменилась уважительной дистанцией. И мы больше не были врагами — скорее уставшими от войны противниками, решившими, что куда проще поддерживать мир. Теперь у нас была единственная общая тема для разговора: наша дочь.

  Время ускоряло свой ход. Я преподавал все лето. Мне нравились пустынные улицы Парижа в августе, и на пару дней удалось вырваться отдохнуть на побережье, в Коллиур. Помимо работы я каждый день находил для себя занятия: кино, выставки, концерты, книги, журналы — все, чем можно было заполнить свободное время.

  Однажды я простоял целых полчаса в Центре Помпиду, разглядывая один из синих монохромов Ива Кляйна. Мне уже встречалась эта репродукция в художественных альбомах. Но, когда я увидел ее так близко, «живьем», это стало для меня настоящим откровением. На первый взгляд ничего особенного — просто холст, расписанный темно-синей краской — оттенок, чем-то напоминающий предвечернее небо в ясный зимний день. По контуру холста краски сгущались. И чем дольше я смотрел на этот монохром, тем отчетливее видел плавность перехода цвета: сложную комбинацию текстур, вариации тона, скрывающиеся за простым с виду синим квадратом. Однако мое внимание привлекла не только затейливая синева. После нескольких минут прямого визуального контакта полотно открыло мне свою гипнотическую магию. Текстуры исчезли, и я почувствовал, что смотрю в пустоту: безграничный вакуум, откуда было не вырваться. Из транса вывел резкий толчок в спину, и я спустился на землю. Я  был слегка одурманен. Но уже потом, когда вечером лег в постель и погасил свет, безграничная синева Кляйна вернулась ко мне. И я не смог удержаться от мысли: вот пустота, в которой я сейчас живу.

   Флоппи-диск, который вернула мне Маргит, был спрятан в ящик комода. Как-то вечером, в начале сентября, я достал его и загрузил в лэптоп. Весь субботний день я перечитывал страницы своего так и не законченного романа. Дочитав, я вытащил диск из компьютера, убрал обратно в ящик и решил больше никогда не доставать.

Ты права, ты права, услышал я собственный голос, обращенный к ней. Перегруженное, напыщенное повествование без реальной сюжетной линии, без драйва, который  держит в напряжении и заставляет перелистывать страницы…

Я знал, что она слышит эти слова. Как знал и то, что она всегда рядом, всегда наблюдает за мной.

—      Значит, ты все-таки отказался от идеи написать роман, — сказала Маргит, когда мы увиделись на следующий день.

—      Зачем задавать вопрос, ответ на который ты и сама знаешь?

—      Просто чтобы завязать разговор.

—      Нет, ты просто делаешь то же, что и всегда: напоминаешь мне о своей вездесущности.

—      Я думала, ты уже привык к этому…