Женщина-лиса

— Конечно! — восклицает он с детским возмущением. — Я буду вести себя как положено. Только…

— Что? — От него вкусно пахнет: солнцем, теплотой и травой.

— Я бы хотел остаться.

Я прижимаю его ближе к себе:

— Почему?

Он немного смутился.

— Ну… Здесь больше места. Здесь можно увидеть много интересного. И ты остаешься здесь.

— Но там с тобой будет мать. И твоя няня. И твой дедушка. И…

— Нет! — говорит он. — Я хочу наблюдать за лисами!

Я резко ставлю его на землю и поворачиваю лицо к себе:

— Что ты сказал?

— Лисы! Они такие славные. Одна из них старая. Я думаю, что это он. И он очень хороший.

Случайно я встречаюсь глазами с его няней. Она выглядит испуганной, как будто Тамадаро только что говорил на языке демонов.

— Это ведь игра, не правда ли? — говорю я больше для того, чтобы успокоить самого себя. — Ты их выдумал.

— Может быть, — отвечает он рассеянно, его внимание уже переключилось на что-то другое. — Смотри! — Он показывает на темнеющее небо. — Летучая мышь. Она ест. Пожалуйста, можно мне остаться?

Наверное, я должен был настоять на этом раньше, но моя жена оказалась умнее меня. И я не хочу, чтобы мой сын заразился той болезнью, которую во мне видит моя жена, и я не хочу, чтобы с ним говорили лисы: он слишком мал для этого сумасшествия.

— Нет, — говорю я мягко. Он отворачивается, но я снова поворачиваю его к себе, чтобы посмотреть ему в лицо. — В столице тоже есть летучие мыши, и птицы, и светлячки, и лисы, и все остальное. А у твоего Дедушки есть для тебя странная рыба.

— Да, я знаю, — кивает Тамадаро, но как-то неуверенно. — Но лисы не будут такими же, как здесь, ведь так? Там все будет другое.

— Нет, не будут, — я выпрямляюсь. — Ты должен поехать. Старайся не волновать свою мать.

Тамадаро тяжело вздыхает, но не спорит.

— Хорошо, отец. Я не видел старую лису. Пожалуйста, попрощайся со мной.

Я снова обнимаю его. Его щека прижимается к моей.

— Присматривай за матерью, — шепчу я. — Будь осторожен, — говорю я, имея в виду то, чтобы он не мечтал о лисах.

Я разжимаю объятия. Он отходит, кланяется мне, как ребенок, выполняющий старательно выученный урок.

— Прощайте, господин! — говорит он. — Я сделаю все так, как вы просили.

Я не знаю, что он хочет этим сказать.

Они уходят: за Тамадаро покорно следуют его няня и Хито — маленькое окружение для величественного ухода. На небе появляются первые звезды. Небо, ребенок, слуги — все они цветные пятна сквозь слезы, которые я больше не сдерживаю.

Солнце садится. Вечером становится холодно. Один из моих слуг приносит мне теплое саке, за что я ему очень благодарен. Слуги зажгли факелы около веранды. В комнатах моей жены за шоджи-экранами золотом горят огни, но оттуда не доносится ни звука.

Я пью саке. Я буду скучать по ним. Я буду здесь один, еще более одинокий, чем когда-либо. Завтра начну новую жизнь: с нового дня, новой бумаги и нового стихотворения.

38. Дневник Шикуджо

Трава увяла возле каменного колодца. Заброшенная хижина отшельника: подушки из травы для меня и моих служанок. Мимо, пища, пролетела летучая мышь.

Малейшее дуновение ветерка вызывает радость.

39. Дневник Кицунэ

Я была так увлечена своей учебой, что едва заметила отъезд Шикуджо. Я не считала это частью волшебства — что моя соперница будет так легко и быстро устранена. Просто ее отъезд казался мне неизбежным, как неизбежен дождь, когда на небе собираются грозовые тучи. Конечно, она должна была уехать. Что ей еще оставалось делать?

Если раньше, чтобы наблюдать за людьми, мне приходилось прятаться от Дедушки, то теперь я делала это открыто и днем и ночью.

С отъездом Шикуджо Йошифуджи стал меньше разговаривать и реже писать. Он говорил только с Хито и еще несколькими слугами, ел, спаривался с девушкой-служанкой, спал под сеткой от комаров. А я наблюдала.

Слуги стали более оживленными. Они собирались в группы, разбивались по парам. Они готовили и ухаживали за садом и животными. Они играли — во все те игры, которые мы раньше видели с Братом. Они вили веревки, связывали тростник, мастерили сундуки, стирали белье. И постоянно разговаривали. Сплетничали о людях из соседних имений, о своих господах. Они никогда не бывали одни и никогда не бывали спокойны.

Никому не казалось странным то, что женщина могла так просто уйти, как это сделала Шикуджо. Сейчас я знаю кое-что о том, что может заставить женщину покинуть мужчину, которого она еще любит. Но тогда я чувствовала свое превосходство над этой странной молчаливой госпожой: я бы никогда не оставила Йошифуджи, как это сделала она. Я была лисой. Я понимала, что значит преданность семье — тогда я забыла о путешествии, которое закончилось дыханием Йошифуджи на моей шерсти и словами лунных лисиц.

Я смотрела, я училась. Но мне было трудно сосредоточиться, и я терлась мордой о землю, чтобы прекратить головокружение.