Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Как отмечает М. В. Михайлова, публикация «Женщины на кресте» вызвала больше 50 критических отзывов, при этом большинство из них были негативными: мужчины-критики писали о «неженской последовательности», с которой автор говорит о вещах, тщательно скрываемых, намекали на отсутствие у писательницы «примитивного чувства стыда», а само произведение определяли как «патологическую эротику» или «психопатологический роман»[604].

В то же время «Женщина в лиловом», по всей видимости, не вызвала такого ажиотажа. А. Л. Юрганов, выпустивший в 2019 году монографию, посвященную жизни и творчеству Криницкого, склонен объединять романы «Случайная женщина», «Маскарад чувства» и «Женщина в лиловом» в семантическое единство, указывая на существование обобщающих критических статей об этих текстах. Акцент в критических отзывах смещен с «порнографии» или «патологии» на идейный комплекс автора, а худшие обвинения Криницкого со стороны литературной общественности заключаются в том, что он стал проповедником мещанства. Натурализма у Криницкого вряд ли меньше, чем у Мар: достаточно сказать, что описания флагелляции присутствуют у обоих. Однако цензура — внутренняя и внешняя — предъявляла более жесткие требования к писательницам, от которых требовали целомудрия даже в художественных описаниях.

В связи с этим уместно вспомнить пример Л. фон Захера-Мазоха, тексты которого неоднократно служили источником вдохновения для самых разных авторов. В Австрии XIX века существовала установка на реализм, когда любое отступление от заданной эстетики или «искажение жизненной правды» приравнивались к «плохому письму». Обходя негласные запреты, Захер-Мазох конструировал биографический миф о себе как о писателе-русине и знатоке русской жизни, выдавая свои мазохистские построения за этнографические наблюдения путем переноса места действия в экзотическую для европейского читателя Россию или Малороссию. Схожим образом поступала и Мар: ее героинями в основном становятся польские женщины, исповедующие католичество. Это частично позволяло писательнице избежать обвинений в тенденциозности и патологичности, поскольку нормы описываемого социума не всегда были знакомы предполагаемому читателю.

Говоря же о мазохистских практиках в текстах Мар и Криницкого, обратим внимание на присущее им концептуальное сходство — вопреки «гендерному перевертышу»: то, что Мар описывает, солидаризируясь с жертвой, Криницкий показывает с позиции «палача».

Флагелляция в текстах Анны Мар и Марка Криницкого

«Женщина на кресте»

И она извивалась уже заранее, охваченная чисто животным страхом. ‹…›

Первый удар она не почувствовала, второй и третий заставил ее вздрагивать и дрожать, и метаться, как рыбка. ‹…›

Он процедил сквозь зубы бледный, как полотно, от ее криков:

— Не вертись, ты сама виновата… ты вьешься… твои движения ударяют мне в голову[605].

Она думала: «Вот я лежу и не смею подняться, и он сечет меня, как ребенка… Вот господин мой… О, Бог мой…О, как я его люблю… Как он строг… Как я ему благодарна… Я запомню этот урок долго»[606].

«Женщина в лиловом»

Это окончательно придало твердости его руке и наполнило его презрением к женщине, которая корчилась у его ног.

Улучив момент, он нанес ей первый удар. ‹…›

Тело ее рванулось и застыло вновь. И странно: вслушиваясь, он почувствовал, что это не был крик боли. Скорее озлобленной радости. Ее дурной характер сказался даже в этом.

Он притянул ее ближе и замахнулся еще[607].

— Ты наказал меня и будешь наказывать всегда. Ты был милостив ко мне. О, я благодарю тебя![608]