Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Еще одно существенное различие между повестью и романом — гомосексуальный мотив. Христина в «Женщине на кресте» вступает в сексуальную связь с Алиной. Эконен, сравнив сестринство и близость женщин в сонетах Л. Вилькиной с пониманием женского творческого субъекта в континентальной феминистской философии Л. Иригарэ, приходит к выводу о том, что связь между женщинами в женской литературе — плодотворный путь к собственной идентичности[590]. Однако едва ли роман Алины и Христины можно назвать продуктивным: в действительности Алина не хочет этих отношений и вступает в сексуальную связь с Христиной только потому, что Шемиот, узнав об этом, непременно высечет ее розгами. Христина тоже не может использовать Алину в качестве другого для конструирования собственной идентичности: она выполняет типичную функцию фемининности в гендерном порядке символизма — функцию жертвы.

И все-таки Христина восстает против патриархата: героиня, в прошлом жертва мужчины (она имеет внебрачного ребенка, к которому не испытывает любви), полностью отказывается от мужчин. О мужененавистничестве Христины мы узнаём и со слов Алины: «Ах, как права Христина… мужчины — чудовищны»[591]. Тем не менее протест Христины оказывается бесполезным, так как приводит ее точно в такое же положение при Алине, как при мужчине: «Алина, я твоя раба. Располагай мной, как хочешь. ‹…› Брось мне хотя бы крошки любви»[592]. Несостоятельность гомосексуальной модели здесь та же, что и несостоятельность гетеросексуальной: женщина (или одна из женщин) так или иначе оказывается в зависимом положении. Для Мар стремление женщины к зависимому положению в отношениях с другой женщиной или с мужчиной — это не следствие давления дискурсивных норм, а истинная женская идентичность.

Важным является возникающий в романе мотив подглядывания сына Шемиота за садомазохистским актом Алины и Шемиота. Сама линия любви сына и отца Шемиота к Алине, как и инцест — связь Алины и Юлия, переносится из повести «Платоническая любовь» в роман, но новая сцена подглядывания вскрывает еще один претекст романа — повесть «Первая любовь» И. С. Тургенева. Текст Тургенева и текст Мар воспроизводят общую сюжетную коллизию любви отца и сына к одной женщине: героиня в обоих случаях сильно моложе героя и реагирует на насилие одинаково — с благодарностью.

Поскольку в повести Тургенева кругозор читателя сужен до кругозора сына, от чьего лица и ведется повествование, мы не можем представить и восстановить полностью ни саму сцену наказания розгами, ни историю отношений Зинаиды и Петра Васильевича:

Зинаида выпрямилась и протянула руку… Вдруг в глазах моих совершилось невероятное дело: отец внезапно поднял хлыст, которым сбивал пыль с полы своего сюртука, — и послышался резкий удар по этой обнаженной до локтя руке. Я едва удержался, чтобы не вскрикнуть, а Зинаида вздрогнула, молча посмотрела на моего отца и, медленно поднеся свою руку к губам, поцеловала заалевшийся на ней рубец[593].

В романе Мар оптика изменена. Читатель не только следит за развитием отношений героев, но и получает возможность увидеть сцену наказания глазами героини, а также услышать ее мысли и представить ее чувства: «Она думала: „Вот я лежу и не смею подняться, и он сечет меня, как ребенка… О, господин мой… О, Бог мой… О, как я его люблю… Как он строг… Как я ему благодарна… Я запомню этот урок долго“»[594]. В связи с этим роман «Женщина на кресте» может быть рассмотрен как попытка «расшифровать» текст Тургенева, которого, как хорошо известно, многие символисты считали своим предшественником[595]. Вероятно, Мар, добавляя эту сцену в роман, претендовала на включение себя в литературную традицию и, соответственно, — в контекст литературы модернизма.

Для героини Мар сексуальное удовольствие — это прежде всего удовольствие от насилия. В связи с этим добровольный отказ Алины от свободы, ее переезд к Шемиоту, т. е. переход в состояние полного подчинения, — это, по Мар, высшая степень реализации женской субъектности. И в этом, по мнению И. А. Жеребкиной, Мар совпадает с Брюсовым: «Характерно при этом, что основным критерием отличия мужского и женского желания у Брюсова является критерий насилия: ‹…› женщина способна переживать его как наслаждение»[596].