Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Одним из женских образов, к которым писательница обращается в своих ранних рассказах, является образ девочки-институтки. Надо отметить, что сама Форш еще в младенчестве осталась без матери и рано потеряла отца: «После смерти отца жизнь девочки круто изменилась: частный пансион Серпинэ в Тбилиси, затем — Москва: в 1882 году — Александровское училище для малолетних дворянских сирот (Разумовский институт) и с 1884 года — Николаевский сиротский женский институт»[931], поэтому о жизни девушек в пансионах писательница знала не понаслышке.

Так, в рассказе «Черешня» две сестры-институтки вернулись на лето домой, они рады видеть родные места: «…опять кругом них родные горы, опять скрипит арба, татары едят шашлык, по набережной бегает серенький ослик… Таня и Ната хотят обнять и горы, и татар, и серого ослика»[932]. Но радость и непосредственность внезапно обрываются, когда сестер ложно обвиняют в воровстве черешни: «Черешня крал, хады в кантор»[933], — говорит им «огромный черный татарин» Мустафа, и к нему присоединяется другой, Гассан, «ростом пониже, покоренастее первого»[934]. Эти персонажи стремятся сделать «позор» девочек видимым для окружающих: Мустафа «палил словно из пушки, собирая толпу: „Воров привела! Воров привела!“»[935] Девочки оплачивают штраф размером два рубля, неся ответственность за несовершенное преступление. А. В. Тамарченко характеризует этот рассказ как полуанекдотический эпизод «из жизни весьма благополучных детей привилегированного круга»[936], лишенный многозначительности. В то же время мы видим в рассказе столкновение девочек со взрослым, маскулинным миром, в котором они воспринимаются как преступницы.

В рассказах «Своим умом» и «Во Дворце труда» Форш поднимает тему самоубийства девушки, причем это самоубийство становится следствием неопытности героини и отсутствия какой-либо поддержки и доброжелательности по отношению к ней. Рассказы написаны в разные периоды, но героиня рассказа «Во Дворце труда» вспоминает события своего детства, относя их на четверть века назад.

Самоубийство в первом рассказе становится последствием случайной беременности одной из институток. Форш показывает, как вокруг Маши-коровки и ее подруги Вачьянц, к которой Маша обращается за помощью, формируется ощущение безысходности: тетка Маши в ответ на историю о беременности вымышленной девушки отвечает, что из-за этого «в воду ‹…› мало броситься»[937]; в любимом романе девочек (его название не упоминается в тексте) 14-летняя героиня умирает во время родов; даже «самая умная в институте» Ксенечка отказывается выслушать девочек. Единственное решение, которое находят подруги, — самоубийство Маши. Смерть девушки в заведении постарались скрыть, но позже становится понятно, что многие готовы были отнестись к ней с сочувствием и оказать помощь. Вачьянц же, не в силах пережить свою причастность к смерти подруги, также расстается с жизнью. Тамарченко приходит к выводу, что образу Вачьянц «свойственна такая неукротимая тяга к людям, что это спасает рассказ от всякой расслабленности или безнадежности взгляда на жизнь»[938]. По сути, обе трагедии становятся следствием не самого факта беременности, а исключенности женского опыта из общего дискурса, неосведомленности девочки и невозможности получить своевременную помощь.

В рассказе «Во Дворце труда», написанном спустя 13 лет после рассказа «Своим умом», самоубийство Маши Роковой является попыткой девушек выразить протест против плохого обращения с институтками. Это самоубийство планировалась как ненастоящее («повеситься так себе, только для начальства, и после обморока, когда все письма будут обнаружены, непременно ожить»[939]), но в последний момент мелкие недоразумения и нерешительность смешали карты и спасти Машу оказалось некому. Протест остался незамеченным: дело замяли («о сироте кому было шум подымать»[940]) и сожгли подготовленные девочками письма «к любимым учителям, инспектору и врачу», в которых «было подробно изложено, почему девочкам жить так тяжело, что, если перемен не последует, они станут целыми классами вешаться на крюках»[941].