Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Банников и Васильев были лидерами с ярко выраженной харизмой, способными увлекать, рисковать и брать на себя ответственность за амбициозные проекты с негарантированными результатами[1453]. Собственных воспоминаний оба они оставить не успели, поэтому немногие эпизоды их личной жизни мы знаем из воспоминаний вдов, к которым обратимся позднее.

В личном фонде А. П. Банникова в музее истории Уральского завода тяжелого машиностроения (УЗТМ) хранятся его заметки и несколько писем со стихами, адресованными жене[1454]. Неожиданное, на первый взгляд, обращение бывшего комиссара и инженера к лирике объяснимо как почти единственный из доступных ему способов говорить о некоторых своих чувствах. Принципиальный момент: адресатом стихотворений было конкретное лицо, а не абстрактная женщина. Жена в этот период становится единственным человеком, перед которым можно обнаружить собственные уязвимость и слабость, идущие вразрез с общественным мнением, требовавшим от руководителей железного характера в стальном теле[1455], «крепкой породы» (определение Б. А. Степанова)[1456].

Лирические строки директора Уралмашинстроя, обращенные к «милому, прекрасному, славному другу» Женешке, не отличаются оригинальностью и обнаруживают в ритмике и образной системе гимназическое знакомство с классикой русской поэзии и любовь автора к романсу (например, письмо из Ленинграда содержит в качестве эпиграфа строки «Утро туманное, утро седое»[1457]). Датированные стихи Банникова относятся к 1927–1928 годам, т. е. к самому началу уралмашевского периода; их пронизывают мотивы усталости, разлада с собой, утраты цельности[1458]. Для руководителя крупного промышленного предприятия эпохи индустриализации обнаружение таких настроений было опасно, и лирика становится для Банникова способом выражения и приятия этих сторон своей натуры. Важно, что его лирический герой не ищет одиночества — ему жизненно важна супружеская поддержка, которую он именует товарищеской, дружеской, не только отражая дух эпохи, но и продолжая традиции любовной лирики, утверждающей доверие и понимание в близких отношениях.

Обращаясь к жене в традициях русской лирики, часто переходя в стихах на «вы», Банников описывает свои чувства как неожиданный дар любви, способность к которой, как ему казалось, осталась в прошлом. Не «возвышающий обман» манит его, но погружение в мир чувств без лжи, с возможностью полного доверия: «…Шагнул / В мир грез, забвенья, любви и страсти нежной, / Где нету лжи, обмана нет»[1459]. Такая же традиция доверительного общения прослеживается и в письмах Банникова. Жене он рассказывает о своих глубоко интимных переживаниях, о давящем грузе жизненного опыта:

Почувствовал года… почувствовал, что путь большой пройден. Бывает так идешь веселый, бодрый, в хороший летний день ‹…› и кажется, что ты хоть сотни верст пройдешь [нрзб.] а не устанешь. Но вот все больше под сень свою деревья манят и наконец решился ты присесть немножко, чуть, чуть. Легонько отдохнуть. И вот тогда в одно мгновенье ты ощутишь в себе весь путь. Почувствуешь громадную усталость. Сознаешь трудность всю дальнейшего пути и вера в то, что ты свободно пройдешь хоть сотни верст — мгновенно пропадет. Так и со мной, как видно пройден такой же путь, когда невольно садишься отдохнуть и еще больше чувствуешь усталость[1460].

Тяжесть, внутренняя растерянность, даже жалобы, запечатленные в стихах, оказываются несовместимы с типом человека и руководителя, которого требовала эпоха, превозносящая цельность и решительность. Таким образом, в эго-документалистике Банникова стихи и письма, обращенные к жене, становятся единственным известным нам «локусом», где только и возможно проживание несовпадения с собой и своей слабости, а стихи собственного сочинения и песни (Банников был обладателем прекрасного голоса) — способом рассказа о душевной жизни («чувства», «чувствовать» — на разные лады повторяется в его стихах и письмах).