Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Погода паршивая, стоит пурга, в 100 шагах от нарты ничего не видно. Невольно вспоминается виденная кинокартина «Победители ночи». Копия погодки. Но мы только не победители ночи, а завоеватели тундры (запись от 12 декабря 1934 года)[1474].

Степанов гораздо активнее в плане самообразования: в семейном архиве сохранились составленные им многостраничные списки прочитанных книг, а также рисунки[1475]. Чтение много значило и для его жены Антонины (Нины) Аркадьевны Степановой (Поповой) (1907–1957). Сохранились и стихи Степанова, обращенные к жене, в которых он примеряет на себя роли известных литературных героев, например Гайаваты: «С ним меня роднит одно лишь / Он к своей Зомбарде / Направляя песни к небу / Я же к Нинке весь стремился / К тормозам не прикасаясь!»[1476]

К литературным героям и произведениям как к языку-посреднику прибегает Нина, причем далеко не только в игровых ситуациях (как выше Борис). В 1938 году в письме мужу, находившемуся под следствием в тюрьме, Нина описывает свое состояние длинной цитатой из Руставели, предваряя ее словами:

Боря, дорогой мой! Я на самом деле живу как среди злых каджев. Трудно терпеть все издевательства, каким подвергаюсь, и что пережила я в течение этих шести месяцев. Похоже, что я действительно попала к злым волшебникам. ‹…› Посылаю тебе слова письма Нестан-Дареджан, писаные Тариэлю, которые точно соответствуют моим теперешним переживаниям. Пусть Шота Руставели писал 700 лет назад, но любовь и отношения людей остались неизменными![1477], [1478]

Любовь к чтению разделяли оба супруга, однако роль книг в их жизни разнилась: если Нина в силу артистизма натуры глубоко погружалась в язык произведения и активно включала сюжеты и лексику понравившихся книг в общение с родными, переживая целые периоды увлечения М. А. Шолоховым, Г. Сенкевичем, Д. Н. Маминым-Сибиряком и др., то списки прочитанных книг Бориса соседствуют с перечислением преодоленных километров на разных видах транспорта[1479] и рисунками (в основном оружия и портреты Ленина), выполняя таким образом сходную функцию «выделывания себя».

Образ «подруги», воссоздаваемый в стихах Степанова, имеет отчетливо игровые черты (героиня — и «холодное созданье», и «радостный исток живительных лучей»)[1480]. Однако статус жены определяется для него не только частотным «подруга», но и обращением «мать дочери моей»: «Люблю, люблю свою подругу, / Люблю мать дочери моей!»[1481] Судя по дневниковым записям, это не было случайностью, поскольку есть упоминания и о другой беременности супруги, тоже важной для Степанова. Подчеркнем степень самостоятельности жены в отношении этой беременности, по крайней мере, именно так можно интерпретировать замечание Бориса: «Люблю за ее самое, за дочь, за утвержденного на жизнь сына»[1482]. Далее, однако, он связывает глубину чувства жены с опытом, который наделяет качествами «типичного для женщин»: «Знаю, что она меня любит как только может любить женьщина взявшего ее мужчину первого человека как мужчину»[1483].

Нежность и ласка в отношении к дочерям — качества, которые отмечают жены и вдовы всех наших героев (только у Шишлина не было кровных детей). Васильева пишет о воспитании дочери: «Отец просто обожал ее. Он в ней души не чаял. Пока последующие мальчики подрастали, он ее всюду брал с собой. Воспитывал по-спартански, как мальчишку»[1484]. Сохранились шутливые открытки и стихи Банникова, написанные его любимице — дочери Лисаньке (Виллене)[1485]; дневник Степанова содержит целую страницу, посвященную выбору имени для дочери. Отцовская позиция в результате победила (вероятно, как и в семье Банниковых), и имя Стальда оказалось важным отцовским наследством для выстраивания самоидентичности дочери: «Я нашел имя, которое носит в себе художественность, результат борьбы всех нас на сегодня и цель на завтра. Это имя — СТАЛЬДА!» (фрагмент из письма Степанова в роддом, декабрь 1932 года)[1486].