Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

В мемуарах жёны называют мужей-руководителей по имени и отчеству. Для рукописи Банниковой характерно наличие авторских правок своеобразного самоцензурирующего характера: они заключаются в постоянной перестановке слов, отражая неуверенность автора в соответствии текста поставленной цели — показать, «как воплощал в жизнь принципы идей В. И. Ленина Банников Александр Петрович как в работе, так и повседневной домашней жизни»[1499]. При такой достаточно жесткой дискурсивной обусловленности текстов нарративные возможности проникновения в текст авторской индивидуальности непрофессионального литератора не слишком велики. Тем большую весомость приобретают включенные вдовами в воспоминания «случаи», как правило, представляющие их собственный опыт, возникающие в тех фрагментах нарратива, где жены чувствуют себя уверенно. С их точки зрения, эти «случаи» иллюстрируют эпоху, а для нас — раскрывают характер взаимоотношений супругов. Роль жены в изложении пишущих — помогать мужу, в каких бы обстоятельствах ни проходила его работа. Так, например, Васильева рассказывает о своем приезде в заповедник и о тех отношениях, которые ей удалось наладить с женщинами ханты и с женой шамана, укрепив таким образом авторитет начальника-мужа. Из ее воспоминаний мы знаем, что она оказывала посильную медицинскую помощь всем, кто в ней нуждался:

Имея опыт жизни на Демьянке в отрыве от культурной и особенно медицинской помощи, при отъезде из Тобольска в заповедник, я постаралась запастись разного рода медицинскими справочниками, а также доступными медикаментами. ‹…› Как-то незаметно даже для меня стали приходить с жалобами на кашель — «кашлёт и кашлёт», что глаза болят, или «пухлёт и пухлёт» — живот болит[1500].

При этом сам Васильев считал своими главными помощниками «два А: агитацию и аптеку»[1501].

Смягченный юмором рассказ Васильевой о лечении двух сестер ханты, Матрены и Домны, сырой картошкой от цинги[1502], функционально и стилистически коррелирует с эпизодом воспоминаний Банниковой о ее помощи мужу. Однажды по просьбе мужа Евгения Банникова выступила в роли тайного инспектора заводского общепита («Самому ему идти было невыгодно, не удасса узнать правду. На поселке его все знали, и если он придет в рабочую столовую, то ему из общего котла, конечно не дадут»[1503]), удостоверившись в хорошем качестве еды для рабочих, однако оказавшись по недоразумению обвиненной в краже ложки из столовой. Подобные нарративы вдов обладают для авторов чертами «казуса»[1504], «курьезного случая»[1505], анекдота, характеризующего эпоху. В таких эпизодах автор воспоминаний имеет возможность оценить, насколько изменилась жизнь к лучшему (и в отношении доступности медпомощи, и в организации питания). Адресация к молодому поколению требует объяснять то, что казалось естественным 30 лет назад. Эти пояснения оказываются неразрывно связаны с темой оправдания, защиты тех решений, которые принимали — вынужденно либо по собственной инициативе — их мужья в качестве руководителей.

Разнообразие интонаций подобных оправдательных конструкций достаточно велико: здесь и пояснения, и апелляция к статистическим данным, и публицистические увещевания молодых, и расширение группы «своих» (т. е. ровесников) за счет включения в нее более молодых жителей соцгорода Уралмаш либо работников заповедника. Жена оказывается на стороне мужа в малом и великом: от формы одежды[1506] до подчеркнуто лаконичного упоминания о тяжелых эпизодах руководства (Васильевой описан «нелепый случай» гибели студента-практиканта, которого в первые часы пребывания в заповеднике «настигла пуля», что вызвало судебное разбирательство[1507]).

Сложные, негативно окрашенные чувства с таким же трудом проникают в тексты «директорских вдов», с каким ранее их было трудно выражать мужьям. Однако адресат этих чувств у вдов иной: они обращают свое недоумение, негодование, разочарование «наверх» — тем, кто определил когда-то ход событий либо сформировал отношение к ним. Есть пункт, с которым женам трудно примириться даже спустя десятилетия. Это безвременная смерть мужей, а точнее ее обстоятельства, когда жен оставляли в неведении до последнего.