Насколько можно судить по сохранившимся письмам, переписка с Кузнецовой началась в 1928 году письмом последней[1564]
, поддерживалась до 1930-го с перерывом на полтора десятилетия, возобновилась по инициативе Берберовой в 1946 году и довольно активно продолжалась до начала 1950-х[1565], охватив таким образом две разные эпохи как жизни обеих участниц, так и эмигрантской и мировой истории. Пик переписки приходится на 1946–1948 годы, после чего она заметно утрачивает интенсивность. К этому времени Берберова, во-первых, окончательно поняла бесперспективность надежд на возможное сотрудничество с немецкими изданиями/издательствами и на «гастроли» в Германии; во-вторых, приняла решение покинуть Европу и начала хлопоты о переезде за океан. Кузнецова и Степун пришли к такому же решению, поэтому значительная часть переписки конца 1940-х — начала 1950-х посвящена планам переезда и устройства на новом месте. Кузнецова и Степун покинули Европу раньше, чем Берберова: письмо Кузнецовой от 12 января 1950 года написано уже из Нью-Йорка; судя по ответному письму Берберовой от 15 января того же года, за некоторое время до их отплытия за океан переписка временно прервалась и возобновилась далеко не сразу после устройства Кузнецовой и Степун на новом месте.Явный перелом в эпистолярных отношениях европейского периода очевиден в письме Берберовой от 15 апреля 1949 года, в котором она впервые обращается к Кузнецовой и Степун вместе («Дорогая Галя и дорогая Маргарита Августовна»), подчеркивая как признание их неразрывности, так и свое разное отношение к каждой из них: интимно-доверительное к первой и уважительно-официальное ко второй. Завершая письмо, Берберова шлет обеим привет и выражает надежду, «что несмотря на редкие письма, мы все-таки будем помнить друг о друге».
До начала переписки Берберова и Кузнецова были, вероятнее всего, мало знакомы друг с другом: принадлежа к общему для обеих литературному миру парижской ветви эмиграции и к одному поколению, они все же идентифицировали себя с разными его кругами. Кроме того, во второй половине 1920-х годов обе они были еще сравнительно недавними парижанками: Кузнецова с мужем приехала в Париж из Праги в 1924 году, Берберова с Ходасевичем — от Горького из Сорренто весной 1925 года. По воспоминаниям Берберовой, первая встреча произошла зимой 1926/27 года в парижской квартире Буниных[1566]
; более близкое знакомство состоялось летом 1927 года, когда Ходасевичи навестили грасский дом Буниных, в котором с весны жила и Кузнецова. Об этом визите сохранилась весьма показательная и в высшей степени оценочная запись в «Грасском дневнике», свидетельствующая, с одной стороны, о различии личностей и жизненных позиций Берберовой и Кузнецовой, определяющем специфику их гендерных ролей, с другой — о неоднозначности отношения Кузнецовой к Берберовой, о которой последняя вряд ли подозревала:Когда показывали гостям дом, Берберова задержалась в моей комнате и стала расспрашивать о моих литературных делах, причем рассказала, что ее рассказ принят в ноябрьскую книжку «Современных записок»,
В это время Берберова и Кузнецова занимали сходное положение в литературной иерархии — молодые начинающие писательницы под патронажем известных литературных мэтров, с которыми состояли в близких отношениях: Берберова — в роли жены Ходасевича, Кузнецова — в официальной роли ученицы Бунина, что, впрочем, не делало ни для кого тайной ее истинную роль его возлюбленной (В. Яновский в своих воспоминаниях называет Кузнецову «последним призом Ивана Алексеевича в смысле романтическом»)[1569]
. Обе отчасти тяготились обусловленной этими ролями зависимостью: стремившуюся к полной свободе Берберову неудовлетворенность своим положением и статусом привела к уходу от Ходасевича «ни к кому» весной 1932 года; для более осторожной и эмоционально зависимой Кузнецовой история отношений с Буниным завершилась уходом от него к Маргарите Степун в первой половине 1930-х[1570].