Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Царица вечно-ясная,
Душа моей души!
Зову тебя, прекрасная,
Зову тебя, спеши!

Но знаю, на свидание

Придешь ты не одна:
Придет мое страдание,
Мой грех, моя вина.

И пред тобой, обиженной,

Склоняться буду ниц.
И слезы пить униженно
С опущенных ресниц.

Прости мне! Бесконечности

В любви я не достиг.
Творю тебя не в вечности, —
Творю на краткий миг.

Приходишь ты, рожденная

Лишь волею моей.
И, волею зажженная,
Погаснешь вместе с ней.

Шатаясь, отодвинешься, —

Чуть ослабею я…
И молча опрокинешься
Во мглу небытия[242].

Эта же тема женского небытия поднимается в стихотворении «Женскость» (1927), своеобразном антиподе «Вечноженственного»:

Падающие, падающие линии…
Женская душа бессознательна,
Много ли нужно ей?
Будьте же, как буду отныне я,

К женщине тихо-внимательны,

И ласковей, и нежней.
Женская душа — пустынная,
Знает ли, какая холодная,

Знает ли, как груба?

Утешайте же душу невинную,
Обманите, что она свободная…
Все равно она будет раба[243].

Таким образом, независимо от того, понимается ли женщина как возвышенное или, наоборот, низкое по своей природе существо, если она остается зависимой в своем существовании от мужчины или же пытается сама стать мужчиной, играя не свою роль, — ее женское начало полностью определяется мужским, а сама она должна пониматься только в виде объекта (как Душечка Чехова), части природного мира. Женщина как таковая «попадает в непрощающую власть здешнего, конечного пола и пропадает»[244]. Она как объект либо возвышается над всеми, как божество, либо принижается до уровня животного. Между тем, Гиппиус в своих статьях о любви («Влюбленность» (1904), «Арифметика любви» (1931)) и в эссе «Женщины и женское» (неоконченное, без даты) обосновывает возможность женского творчества.

Женское начало, определяющее пол конкретной женщины, как считает Гиппиус, нельзя, однако, понимать только в биологически-природном аспекте: оно представляет собой духовное основание для осуществления женщины как субъекта и личности в жизни, искусстве, религии. В этом отношении то, как Гиппиус определяет женское начало, соответствует современному пониманию гендера, которое задается конструируемой, творческой субъектностью. При этом, по Гиппиус, женское и мужское признаются равными началами жизни и творчества, хотя полнота их соединения дается в божественной природе[245].

Изменчивый мир в несовершенном виде воплощает в себе соединение мужского и женского начал, которые присутствуют одновременно в каждом человеке, оставаясь сами по себе равносущественными и одновременно противоположными друг другу. Онтологически они характеризуются Гиппиус как положительное (мужское) и отрицательное (женское). Общий смысл этих начал Гиппиус связывает с тем, что мужское начало выражает «волю к всеутверждению», а женское — «волю к всеотданию»[246]. Выражая глубинную сущность этих противоположных друг другу начал, воля к всеутверждению проявляется как героизм, а воля к всеотданию раскрывается в положительном смысле как жертвенность[247].

Проблематичность подобных построений Гиппиус заключается в том, что поэтесса в итоге не находит решения вопроса о том, как именно реализует себя женщина в виде творческого субъекта, основываясь именно на женском начале. Она продолжает думать, что при нынешнем устройстве телесной человеческой природы творческая реализация определенного человека (неважно, мужчина это или женщина) связана только с мужским началом. В итоге она сохраняет определенную приверженность критикуемым ею гендерным воззрениям Вейнингера и не приходит к формулировке целостных общих принципов гендерной теории нового типа[248].