Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Перейдем теперь непосредственно к письму императору Александру III и его гражданственному пафосу. Если использовать такой термин рецептивной эстетики, как «горизонт ожиданий читателя и автора», то в случае открытого письма Цебриковой можно говорить о преодолении в нем дистанции между автором и читателем из кругов демократической прессы и либерально настроенной интеллигенции. Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, Г. В. Плеханов отреагировали на это письмо как на акт гражданского мужества. Плеханов одним из первых откликнулся на публикацию письма Цебриковой и ее брошюры «Каторга и ссылка», посвятив им значительную часть статьи «Внутреннее обозрение» в журнале «Социалдемократ» (1890. Кн. 2). В ней он отмечает, что брошюры эти «наделали много шума как в заграничной печати, так, наверное, и в русском обществе»[276]; он хвалит решимость и гражданское мужество Цебриковой, упоминает о преследованиях, которым она подверглась в России, и признает, «что ни один порядочный человек не откажет ей в своем сочувствии»[277]. Далее известный марксист подробно рассматривает письмо, приводит многочисленные цитаты, отмечает красноречие автора, однако тут же замечает, что Цебрикова «становится наивной, поразительно, непозволительно наивной только там, где кончается вопрос о цели и начинается вопрос о средствах. Сторонница политической свободы, она не придумала ничего лучшего, как попросить ласково, трогательно, красноречиво попросить самодержавие накинуть самому себе петлю на шею»[278]. Затем Плеханов пространно рассуждает о русской интеллигенции своего времени и делает заключение:

При таком безнадежном, безвыходном положении дел удивительно не то, что наша интеллигенция потеряла теперь всякую энергию, а то, что в ее среде встречаются еще хоть такие безобидные и ни для кого не страшные протестанты, как г-жа Цебрикова, удивительно не то, что требования «интеллигенции» ничтожны, а то, что она предъявляет хоть какие-нибудь требования, удивительно не то, что наша литература (это детище «интеллигенции») падает, а то, что интеллигенция все еще продолжает возвышать свой голос в литературе[279].

В очерке «Гольбах» из серии «Очерки по истории материализма» (1896) Плеханов снова вспоминает о Цебриковой, когда приводит рассуждение французского философа о том, что «мудрый монарх» «никогда не станет ревниво оберегать свою неограниченную власть: он пожертвует одной частью, чтобы тем вернее пользоваться остальным»[280]. Он отмечает, что «несколько лет тому назад это повторила г-жа Цебрикова в своем известном письме Александру III. Г-жа Цебрикова никоим образом не была радикалкой»[281]. Далее Плеханов приводит интересное примечание: «Цебрикова спросила императора, что скажет о нем история, если он будет управлять по-прежнему. „Какое тебе дело до этого?“ — написал царь на полях ее письма»[282]. Плеханов не раскрывает причин, по которым император так отнесся к «письму» Цебриковой, но можно предположить, что, согласно Плеханову, Александр III считал, будто женщине не место в политике и общественной деятельности, ее место — дом. В библиотеке Плеханова находятся второе женевское издание «Письма» 1894 года и два экземпляра третьего издания «Каторги и ссылки» 1897 года, к которому было присоединено и «Письмо»[283].

Л. Н. Толстой в письме к издательнице А. М. Калмыковой, печатавшей многие народные рассказы Цебриковой, от 31 августа 1896 года рассуждал:

…сдерживать правительство и противодействовать ему могут только люди, в которых есть нечто, чего они ни за что, ни при каких условиях не уступят. Для того чтобы иметь силу противодействовать, надо иметь точку опоры. И правительство очень хорошо знает это и заботится, главное, о том, чтобы вытравить из людей то, что не уступает, — человеческое достоинство[284].

Толстой отмечает заслуги Цебриковой, когда пишет о том, как спокойно правительство Александра III уничтожило все наследие реформ 1860-х годов, указывая, что оно «в проведении всех этих мер не встречало никакого противодействия, кроме протеста одной почтенной женщины, смело высказавшей правительству то, что она считала правдой»[285].