Женщина на кресте

К четырем часам дня Мечка ждала, обыкновенно, ксендза Иодко. И, когда впускала его, радостного и взволнованнаго, она вскрикивала и бросалась целовать его руки, плечи, голову, детские губы. Естественно, им было здесь труднее видеться. Маленькими хитростями она умела продлить их коротенькие свидания. Потом они расставались измученные, бессильные, неудовлетворенные, не зная, проклинать иди благословлять свою муку.

* * *

Мечка напрасно ждала к себе Тэклю Лузовскую. Тогда она сама отыскала ее. Тэкля жила у литвинок, в темной сырой комнате. Здесь давались «домашние обеды», и запах кухни пропитал все предметы. Поминутно звонили, входили, уходили какие-то люди.

Тэкля лежала. Ее глаза опухли, как после долгих слез.

– Jezu – Marja, куда вы забрались? – ужаснулась Мечка.

– Не говорите, так, друг мой… это очень набожная семья. Мои хозяйки, – терциарки.

– Пусть так… Где ваша сестра?.. Стэня?

– С бабушкой, разумеется…

– И если я поеду к ним?..

– Не делайте бесполезнаго, Мечка… Я все равно не вернусь к мужу… Я хочу позаботиться и о своей душе немножко.

– А что говорит на это ксендз Игнатий?

– Но что же он может сказать, Мечка? Он очень мною доволен.

Перемена в Тэкле ошеломила Мечку. Она уходила, совсем удрученная. В дверях она столкнулась с Анной Ващенковой. Они недружелюбно посмотрели друг на друга.

Мечка взяла извозчика и поехала к Зноско. Зноско жили в собственном доме, причем второй этаж соединялся с первым винтовой лестницей.

В комнатах, очень больших, очень светлых пол был цвета воска, мебель и портьеры желтые.

«Бабця», тучная, больная ногами, целыми днями чинила белье или плела кружева. А по праздникам сидела с толстым молитвенником и, полузакрыв глаза, бормотала ружанец. С плешивым котом «Чихо» она болтала по-китайски. «Бабця» долго жила в Японии. Там она потеряла мужа, здоровье и половину состояния; сюда привезла много хлама, воспоминания о цветочных выставках Токио и философское отношение к жизни. Мечке она обрадовалась.

– Вы поможете мне спасти нашу одержимую, – выразилась она о Тэкле.

Вышла Стэня, ничуть не изменившаяся, спокойная, рассудительная, и познакомила Мечку с Янкой.

Янка была высокая, гибкая, черноволосая, с узкими, блестящими глазами. Она держала себя развязно, курила, и дети сказали бы про нее, что она «дразнится», «задирается». Обе сестры обещали навещать Тэклю. Бабця откровенничала с Мечкой.

– Стэня – хорошая девушка, – шепотом сообщала она, – Стэня – хозяйка. Как она вышивает гладью… Весь дом на ее руках. Янка – хорошая, но… она вообразила себя художницей. Тут уже не будет толку.

Мечка привязалась к этой семье. Она бывала у них чуть не ежедневно. Стэня могла посидеть с гостьей только минуточку. Ее отрывали то на кухню, то к телефону. Бабця засыпала над иголкой. Мечка роднималась к Янке.

Стэня провожала ее лишь до двери.

– Там натурщица, – говорила она, краснея.

Весь верхний этаж принадлежал Янке. Первая комната, небрежно убранная, даже грязная, – спальня.

Во второй – сундуки, пыльные книги, старая мебель. Третья – круглая, со стеклянным потолком, заманчивая, восхитительная комната – студия. Здесь и дорогие меха, и дорогие гравюры, и пуфы, и ковры, и маленький полузапрятанный драгоценный столик-игрушка. На нем элегантные письменные принадлежности, тяжелые альбомы из кожи с серебряными застежками. Здесь всегда цветы и горьковатый запах краски.

Янка никогда не подымалась, если сидела. Она созерцала написанное, распевая во все горло. Туфли спадали у нее с ноги. Ее черные волосы были подхвачены чем-то огненным, а платье разорвано под мышками.

– Я – бездарность. Черт возьми, это ясно, как день! – восклицала она.

Мечка ничего не понимала в живописи. Однако ей казалось, что Янке недостает оригинальности.

Однажды Мечка изумленно застала здесь Эрну Фиксман. Эрна позировала обнаженной.

– Ах, что вы, мадам Беняш? – спокойно сказала она. – Как вы страшно исхудали… У вас остались только одни глаза…

У Мечки слегка закружилась голова. Она и не подозревала, что можно быть прекрасной без платья. Она боялась смотреть на Эрну. Ей казалось, что она косвенно оскорбляет Фиксман. Эрна заметила впечатление и пришла в веселое настроение.

– Сознайтесь, вы испугались?

– Нет, но… я не привыкла.

– Говорите, это только чувственность.

Потом Эрна вывалила целую кучу новостей. Ее муж Фиксман увлекся кокаином и отравился. Ивановская очень удачно вышла замуж, а Ружинский голодает в Петербурге. «Синий топаз» распался. Об Улинге пишут во всех газетах. Костя Юраш…

– Будь осторожна, – закричала Янка, – это мое последнее увлечение!

– Костя Юраш здесь. Он рисует плакаты и хорошо зарабатывает.

Янка зевнула и натянула чулок.

– Если бы я вышла замуж, то только за него, – объявила она, – Юраш крепок, как свежее яблоко.

– Вы с ума сошли? – испугалась Мечка. – Юраш – ходячий порок.

Янка прищурилась. Возразила с ударением, мешая краски на палитре:

– Во-первых, порок – достоинство. Кто на все способен, тот всего может достигнуть. А во вторых, с ксендзом Игнатием он разошелся.

– О!..

– Да… Ксендз Игнатий стал осторожен.