Мама оказалась права. Когда пароход разбомбили, на этих досках долго плавали уцелевшие пассажиры. И многих подобрал другой, самый последний пароход.
Но это случилось ночью, а весь вечер они играли с Гариком, трогали руками дрожащую палубу – под досками что-то гудело. «Слушай, – сказал Гарик и приложил ухо к полу, – мотор стучит». Она тоже прижалась щекой к шершавой пахнувшей смолой палубе. Гарик лежал рядом, его курточка касалась голой руки. Она вдруг вспомнила мальчика со сломанной ногой и заплакала.
Они плыли на корме, а бомба попала в нос, поэтому они только сползли немного к краю и так и лежали, ухватившись за бортик. Андрюша даже не плакал. Меньше всего повезло людям в трюмах, туда сразу налилась вода. А потом подошел другой пароход, тот самый, последний, и их перевели по узкой качающейся доске на другую палубу. И тут она сразу уснула.
Интересно, так хорошо запомнила первый пароход, а про второй – ничего. Как резинкой стерло. Только и помнит, что пароход плыл очень медленно, он тянул еще какую-то баржу, и бабушка сказала маме, что на этой барже заключенные из одесской тюрьмы. И все стоял перед глазами тот мальчик с ногой. Как страшно лилась кровь! «Его вылечили, – сказала мама. – Доктор перевязал ножку, такой крепкой повязкой, и все прошло. Он уже бегает». Непонятно, когда мама успела все разглядеть, но тут и тетя Оля сказала – да, вылечили. Значит, правда. Сразу стало легче.
Сначала говорили, что пароход идет в Новороссийск, но прямо у самого причала он вдруг резко развернулся и опять ушел в море. «Немцы, – шептали женщины, – немцы уже в Новороссийске». Наверное, из-за баржи с заключенными пароход плыл слишком медленно. Интересно, куда их потом девали? В штрафные батальоны? Говорят, они все просились на войну, хотели смыть вину кровью. А что еще было в эти дни? Куда клали раненых? Как они все кормились, четверо малых детей! Нет, не вспомнилось.
Наконец прибыли в Феодосию, все-таки удалось обогнать немцев. Опять было темно. Прямо с палубы перелезли в какие-то телеги, телеги быстро помчались в степь, просто в ушах свистело. Это их увозили от немцев в дальние хозяйства.
А луна была очень яркая, и огромные звезды прыгали над головой. Дома таких звезд не было. Кто послал эти телеги? Кто издал приказ? Может, Одесский горком партии? Так никогда и не узнали.
И вдруг наступил рай, самый настоящий рай, потому что бабушка еще давно рассказывала, что рай – это большой сад, где растут прекрасные цветы и фрукты, поют птицы и льется молоко и мед. Все так и было, может быть, кроме меда. По утрам в саду пели птицы, прямо под ноги падали золотые августовские яблоки и груши. Спали на чистой соломе, застеленной белой холстиной, и утром их будил звон молока о кружки: «Пийти, диты, пийти!» И все это называлось теплым домашним словом Гречишкино. Станица Гречишкино, вот где они оказались.
Но главное – платье! Мама сшила ей чудесное платье. Ведь, честно говоря, одежды никакой не осталось, – последний тюк все-таки пропал вместе с затонувшим пароходом. А хозяйка подарила маме отрез, ярко-красный сатин в мелкий цветочек.
Как звали хозяйку? Все помнила: мягкий говор, молоко, яблоки, округлые руки в ямочках. А вот имени – нет, не сохранилось.
Платье получилось роскошное, в оборках, и еще лоскуток – маме на платочек. И тут рай закончился. Потому что кто-то, опять их тайный спаситель, издал новый приказ – срочно перебираться на станцию и ждать поезда.