Женщина с глазами кошки

— Иногда мы ищем где-то вещи, которые уже и так имеем, — вдруг произносит он.

— Что вы хотите сказать? — Муж Керстин и правда читает мои мысли?

— Тори, я не слепой. Я достаточно прожил на свете и знавал множество женщин. Конечно, я могу ошибаться — но думаю, что не на сей раз. Вы из тех женщин, для которых любовь может стать проклятием или благословением. Я знаю. Я женат на такой женщине. Для таких, как вы и Керстин, середины не бывает, и это плохо. Конечно, я все заметил — привык замечать, годы одиночества и ожидания научили меня. И я не хочу, чтобы вы мучили себя.

— Не надо лишних слов. Все, что вы можете сказать, мне известно и так. Я не собираюсь причинять вам беспокойство, вы никогда больше меня не увидите. Я никогда не напомню о себе — ни вам, ни миссис Гамильтон.

— Тори, я не то хотел сказать.

— Не то?

— Нет, совсем другое. Я слишком счастлив с Керстин, она досталась мне ценой страшных испытаний, и я все время боюсь потерять ее. Поэтому не хочу причинять вам боль — ведь сам хорошо знаю, что такое боль. Просто поверьте мне: это все пройдет, а Эд сделает вас счастливой — просто пойдите ему навстречу. Потому что иногда, чтобы быть счастливым, нужно выйти навстречу своему счастью.

— Вы не причиняете мне боль. Я… Прощайте, Эрик.

— Но вы вернетесь?

— Нет. Я не гожусь вам в родственницы. Вы правы, середины для меня нет.

Я забираю из его рук свою ладонь. Давай, Тори, уходи отсюда. Запомни эту минуту, когда его руки держали твои огрубевшие от работы и приключений пальцы. Это все, что есть в остатке. Несчастливых людей гораздо больше, чем счастливых.

— И все-таки я верю, что вы вернетесь.

Зачем мне возвращаться? Разве недостаточно того, что я выгляжу в твоих глазах идиоткой? Идиоткой, которой тычут в руки первую попавшуюся игрушку, лишь бы успокоить и вытолкать за дверь… Не бойся, Эрик, я не вернусь. Это было бы глупостью.

Черный кот выглядывает из моей сумки. Вот упрямое создание! Что же мне с тобой делать, красавчик? Но жизнь без тебя будет пресной.

— Эрик позаботится о тете Розе. — Бартон тоже одета в дорогу. — Парни уже в салоне. Где ты лазишь, Величко?

Где, где… Признаюсь в любви твоему мужу, Бартон, усмехаюсь я мысленно.

Что мне делать с моей жизнью? Она перекорежена до основания и превратилась в ад. Никогда не думала, что за такой короткий промежуток времени жизнь может разрушиться настолько безвозвратно и полностью. Всякое у меня случалось, но это даже для меня чересчур.

Я хочу сохранить это ощущение — моя ладонь в руках Эрика. Хочу помнить его голос.

Вот и все, Виктория. Теперь раздели свою жизнь еще раз: до Эрика и после, но без него. То, что останется, собери заново. Если сможешь.

17

Сначала мы высадились на каком-то аэродроме. Собственно, там был не аэродром даже, а просто полоса в поле. Перешли в другой самолет и снова приземлились на такой же полосе, но уже в пустыне. Нас ждала машина, которая повезла всю компанию по безжизненной желто-коричневой земле, которую нужно было бы расстрелять за враждебное отношение к органике. Наконец перед нами выросло ограждение из колючей проволоки, всюду надписи: «Частная собственность! Въезд запрещен!» Автомобиль минует ворота и пропускной пункт, где уже нет таких надписей, а пулеметные гнезда расположены более открыто. Мы едем мимо одинаковых аккуратных домиков из красного кирпича, по-военному безликих и скучных.

— Бартон, ты нас в армию привезла?

Керстин упрямо не откликается. С тех пор как мы оказались в пустыне, она ушла в себя и молчит, как нанятая.

— Все, прибыли.

Красный дом немного оживляют застекленная терраса, небольшая беседка в чахлом палисаднике и фонтанчики воды тут и там.

— Прошу, заходите.

Хорошее предложение. Надеюсь, здесь имеется душ?

— Кровать одна, но широкая, а вам не привыкать спать вместе. — Керстин куда-то заметно торопится. — Располагайтесь, как вам удобно. Еда и напитки в холодильнике.

Бартон удаляется, а мы остаемся в доме, где стоит тишина с привкусом тонких духов и пустоты.

— Парни, душ в вашем распоряжении, а я пойду осмотрюсь, нечего толпиться.

Керстин уже далеко, но я иду не за ней, а между домами. Здесь пусто. Интересно, куда подевались местные жители? А какая разница… Но, по крайней мере, часть их здесь, потому что я оказалась на кладбище — одинаковые белые памятники, на некоторых имена, на некоторых — номера. Идеальный порядок, и только фигура Керстин нарушает его.

Она стоит на коленях около одной из могил. Плачет? Может, и плачет, она вообще такая… эмоциональная. А я нет. Разве что тогда, с Гарольдом… вернее, после его женитьбы. А потом уж нет, хотя с некоторых пор меня тоже что-то цепляет.

— Чего ты сюда пришла?

На белой плите надпись: «Нина Бартон, Стивен Энтони Бартон». Ни года рождения, ни года смерти, ничего.

— Ему был год и три месяца.

Малыш был слишком мал, чтобы положить его одного, он бы скучал без мамы…

— Почему он умер?

— Стивен? Его убили. Застрелили.