Женщина с глазами кошки

Ну, это мне знакомо. Я много видела такого — во всех тех недоразвитых странах, где мне приходилось бывать, слишком много оружия и слишком мало милосердия. Я немало видела растерзанных тел, и меня уже не трогает смерть взрослых — многие из них ее заслужили, но с каждой неотвоеванной маленькой жизнью часть меня тоже умирает. Я много видела всякого, поэтому не плачу.

— Их убили на моих глазах. — Керстин всхлипывает. — Ты понимаешь?

— Я много такого видела.

— Но это были моя мама и мой брат!

— Каждый из тех, кого убивали, кто умирал на моих руках, был чьим-то сыном или братом. Каждая растерзанная женщина была чьей-то дочерью, матерью, сестрой или любимой. Таков этот мир, Бартон. Паршивое местечко. И тебе будет больно, пока ты жива.

Она смотрит на меня. Керстин очень красивая сейчас, когда из ее глаз исчезла рабочая необходимость, и я на миг замираю. Потому что только сейчас по-настоящему увидела ее. Она стоит Эрика.

— Ты меня понимаешь?! Вот ведь… Все говорили: ты должна перестать тосковать, нужно жить дальше. Никто из них не понимает, что такого нельзя ни забыть, ни пережить, боль остается навсегда, неутолимая и тяжелая. И только ты отчего-то понимаешь…

— Я врач и, повторяю, повидала много всякого. Через мои руки прошло столько раненых… Кого-то я спасла, кого-то не смогла. Знаешь, что я думаю? Лучше бы люди, у которых руки чешутся убить ближнего из каких-то идейных соображений, просто пускали себе пулю в голову.

— Гуманная теория, Величко, и целиком достойна тебя. Но ты права.

— Идем отсюда. Солнечный удар ничего хорошего тебе не сделает, а ты в шаге от него. Или я.

— Ты очень странная. Кстати, а где кот?

— Всю дорогу спал в сумке, небось до сих пор там.

Мы бредем между домиками. Я ни о чем не спрашиваю — надо будет, Бартон сама расскажет.

— Величко, я тебя прошу, прекрати свои фокусы. — Керстин заметно устала, у нее бледный вид. — Послушай, давай подпишем пакт о ненападении — на какое-то время. Что-то я и правда нездорова…

— Пошли скорей, измерю тебе давление. Ты и правда неважно выглядишь, сейчас я тебя осмотрю. Ты не беременна?

— Нет, просто устала. А ты словно двужильная. И когда выполняешь свои обязанности, становишься даже человекоподобной.

— А ты — наоборот: когда не выполняешь.

— Смешно, да? Какая же ты на самом деле? Те двое с ума сходят по тебе. Может, они как-то иначе знают тебя? И Гарольд Левин погиб, защищая тебя… Прости, что напоминаю. Но он любил тебя, я видела.

— Однако сделал когда-то неправильный выбор.

— Вот как… А ты?

— Просто жила дальше.

— Ну да. Интересно, что они все в тебе находят? Эрику ты тоже понравилась. И коту.

— Уолтер не разделяет их мнения.

— Ты обошлась с ним по-скотски.

— Ага. У вас с Эриком прекрасные дети. Тетя Роза, увидев их, растаяла, как сосулька на солнце, и пилила меня целый час — ей хочется внуков.

— А тебе не кажется, что она права? Вы с Эдом — прекрасная пара и…

— Не твое дело, Бартон!

— Ну вот, снова. Я же ничего такого не сказала, чего ты взвилась?

— Ничего. Не лезь не в свое дело.

— Тори, послушай…

Но я не слышу ее. И кто говорит мне такое? Та, которую любит Эрик? Она должна быть счастлива до невозможности, несмотря на свои боли и потери, ведь ее любит Эрик! Ей же неизвестно, как бывает, когда… Бартон не смеет мне ничего советовать!

В доме тишина. Я иду в душ, прохладная вода обнимает меня. На корзине для белья лежит черный кот, внимательно смотрит на меня своими оранжевыми глазами, и мне ужасно хочется поцеловать его круглую шелковую мордочку.

— Величко, вылезай немедленно, мне тоже нужно в душ!

— Подождешь, Бартон, я только зашла.

Просто коммуналка какая-то, а не дом…

Она толкает меня в спину и влезает в кабинку. Да, сиськи у нее хороши, а мне, к сожалению, тут похвастать нечем.

— Величко, тебе никто не говорил, что нужно хоть иногда есть? Ну хотя бы раз в неделю?

— Отвали.

— Ты похожа на узницу концлагеря.

— Тебе-то что? А вот тебе надо, наоборот, меньше жрать, а то скоро задница в дверь не пролезет.

— Убирайся из моей ванной, пока я тебя не прибила!

— Кишка у тебя тонка, ты уже пробовала.

Бартон бьет меня наотмашь, я падаю и подбиваю ей ноги, она валится на меня, мы молотим друг друга, Керстин вцепилась мне в волосы, а я не понимаю, отчего кот, который внутри меня, дрыхнет. Ну ничего, и без него набью ей морду.

— Девочки пытаются прийти к взаимопониманию…

Мы отскакиваем друг от друга, как ошпаренные. В дверях стоит азиатка Мицуко, глаза насмешливо блестят. Хотя у всех узкоглазых от рождения ехидная мина.

— Немедленно прекратите! Стыд какой!

Мы сидим на полу и смотрим друг на друга, как евангелистский проповедник на веселый дом. Наверное, вид у нас глупый донельзя, и мне становится ужасно смешно. Керстин тоже хохочет. У нее хороший смех. Человека видно по тому, как он смеется. Кто-то хихикает порциями, словно жадничая, — на таких людей нельзя положиться. Кто-то… Да какая разница! У нас с Керстин смех одинаковый, только у нее более звонкий голос. Она хохочет, запрокинув голову, мокрые волосы облепили ее лицо и шею.

— Величко, ты была бесподобна! Господи, какая глупость!