Женщина с мужчиной и снова с женщиной

— Мы жутко прикольные, — подхватил Б.Б. — Так что давайте, девчонки, вместе отваливать. Стройными, дисциплинированными рядами. У нас тут местечко одно есть на какой-то Тверской-Ямской, что-то типа сильно укрепленного бункера, оно его пока вполне выдерживает, — снова кивок в мою сторону. — Вот туда мы все и двинем. А здесь в любом случае больше делать нечего — все потоптано, все разрушено, исчерпано. Да и неблагополучно здесь среди панельных блоков, кто знает, на чем они замешаны?

Похоже, на девушек аргумент подействовал, и они тоже заторопились к выходу вслед за мной и вслед за держащим меня сзади Инфантом. Одна Жека не спешила.

— Знаете, — сказала она нам в коридоре, — я еще здесь побуду. Про вас я все давно знаю. А про тех, кто здесь остается, еще не все.

— Понимаем, — ответили мы ей из коридора. — Новые знания про новых мужчин всегда кругозор расширяют. Ты только осторожней будь, дом, сама видела, шаткий, ненадежный. Ты его не раскачивай шибко.

— Без тебя мы в нем как-нибудь удержимся, — пообещала мне Жека, и мы отпустили ее с Богом.

А сами покинули лондыревское пристанище и долго о нем потом ничего не слышали.

Лишь однажды, через год, дошла до нас весточка, что вроде бы там все в порядке — все убрано, все восстановлено. Только девушка, та, которая из спальни так и не показалась, еще долго переживала. Особенно по поводу подоконника. И по поводу Лондырева немного тоже.

Глава 5 За 120 cтраниц до кульминации

Уже в Инфантовой коммунальной квартире где-то на Ямской-Тверской БелоБородов вывел меня в коридор. Я сразу понял: предстоит серьезный, мужской разговор.

— Ну ты сам понимаешь, стариканище, что наказан на сегодня, — сообщил мне Илюха.

— Понимаю, — согласился я со вздохом.

— И не полагается тебе сегодня ничего, — продолжал унижать меня Б.Б.

Я лишь вздохнул.

— И девушка, которая полежала на тебе немного, она ко мне по праву первенства переходит. Потому что ты уже покуролесил сегодня достаточно.

Я знал, к чему он ведет, с самого начала знал. Он всегда так, этот Белобородов, как я чего-нибудь стоящее нарою, сразу отобрать пытается. Обычно я ему не поддавался, обычно сопротивлялся, но тут, после всего, бороться было трудно.

Ну да ладно, с товарищами делиться надо, к тому же это мое добровольное призвание — отбирать сокровища у богачей и раздавать их окрестным беднякам. Хотя Илюха, даже если его сильно загримировать, даже в театре у хорошего режиссера «окрестного бедняка» сыграть бы не смог. Тут даже не в артистическом таланте дело…

— Хорошо, — сказал я, уступая. — Я на другую, на Маню, перекинусь. Она, конечно, не такая броская, как та, о которой ты меня просишь, но в ней какая-то странность присутствует. Сумасшедшинка некая, я сразу разглядел. А правильная сумасшедшинка — она все остальное компенсирует с лихвой. Потому что в ней, в неадекватности, порой самый смак и отход от шаблонов. А я как раз отход и ценю. Так что, Б.Б., пользуйся моей сегодняшней добротой, я в «отход» с Маней пошел.

И мы пожали друг другу руки — я и Илюха.

Правда, сама девушка, та, с которой я уже успел пару раз полежать вместе, не сразу поняла изменившуюся ситуацию. Она поначалу все апеллировала ко мне да апеллировала, но я не поддавался — я стал скучен, однообразен, грустен и совершенно больше неприколен. Потому что я привык держать свое слово, данное Илюхе в коридоре.

А вот он, Илюха, просто исходил приколом, просто был начинен им, как фаршированная рыба-фиш морковью. И вскоре девушке стало безразлично, кто в конце концов сидит рядом и подливает ей, сверля ее голубыми, невероятно блестящими от жизни глазами. И она не стала возражать от перестановок, во всяком случае вслух.

— Что вы погрустнели так? — спросила меня Маня, без сомнения, неадекватная девушка, на которую я как раз в данный момент и перекидывался. Она и глазами всматривалась в меня — темно-зелеными, глубокими, печальными, и голосом окликала — растянутым, плавным и тоже глубоким.

— Я вообще такой, — ответил я, выходя из тяжелой задумчивости. — А чему веселиться, когда жизнь бесконечно трагедийна?

— Да, — согласилась Маня, всматриваясь в меня еще глубже, как бы пытаясь узнать получше.

— Конечно, она трагедийна по определению, — выдохнул я из себя скорбный, давящий голос. — От жизни к смерти, от юности к старости. Вы чувствуете тяжесть в воздухе? Посмотрите, везде преобладают темные тона.

И это, кстати, была абсолютная правда — в комнате у Инфанта действительно преобладали темные, пыльные тона. А воздух и впрямь был тяжел все от той же невымытой пыли. А еще от множества выпиваемых нами в этой комнате красных сухих французских бутылок.

— Да, — снова согласилась Маня, — я знаю про тона. Я могу оценить внутреннюю цветовую гамму жизни, я умею чувствовать сильно и глубоко.

— А, тогда все понятно, — понял я, имея в виду ее неадекватность, к которой, похоже, я уже нащупал подход. — Вы ведь тоже чувствуете боль, и горечь, и несправедливость жизни. Во всем, особенно…