— Особенно по отношению к бездомным животным, — перебила меня Маня, деля со мной тяжесть жизни напополам. — К брошенным бездомным животным, которые воют по ночам и скулят от холода и одиночества.
— А еще, — подхватил я вслед за ней, — к попугайчикам, которые в клетках. — Я тяжело, безнадежно вздохнул. — Зачем их учат чужому языку? Зачем они забывают свой? Да и вообще, сколько на свете одиноких бездомных, голодных существ в разных частях света? В Африке или в Юго-Восточной Азии, например.
Тут в моих глазах должна была навернуться слеза, но она не наворачивалась. Пришлось снова тяжело вздохнуть.
— Но главное, это мы с вами, — продолжил я после вздоха. — Что нам в этой жизни и для чего мы ей? Все бессмысленно, пусто и одиноко. Как Млечный Путь. Одинокий в голой, пустынной ночи и совершенно млечный. Помните, как у поэта: «Выхожу один я на дорогу, ночь темна…» — Мне еще раз пришлось вздохнуть, потому что как у поэта дальше, я запамятовал.
А потом наступила длинная, давящая пауза, и только в конце ее я поднял на Маню свои усталые, потухшие глаза.
Она и вправду оказалась сильно неадекватной девушкой — она воспринимала меня абсолютно всерьез. И поэтому, наверное, в ее взгляде появилось чувство. Которое я полностью был готов разделить.
— Мне кажется, что вы глубокий человек с мрачной, чуткой душой, — призналась она мне. — Я вижу в вас бездну, но мрачную, печальную бездну, в которой нет дна и в которой так легко пропасть.
— Да, — вздохнул я, — одно сплошное бездонье. Вам не удержаться во мне, Маня. Вы не боитесь?
— Боюсь, — сказала она о чем-то своем. — Но и трепещу. Вы другой, не как все. Не как эти легковесные мотыльки-однодневки, которым только и нужно, что пустые развлечения да случайные связи. — Тут я пожал плечами, особенно по поводу случайных связей, но перебивать не стал. — Вас отягощает скрытая сила, теперь я поняла, поэтому вас не выдерживают предметы, они рассыпаются под вами в труху. — Я закивал, соглашаясь, — про предметы Маня была права. — Но и не только предметы. Люди наверняка тоже. Я хочу рисовать вас. Я не умею хорошо, но я люблю живопись, до боли люблю, и наверное, у меня не хватит таланта раскрыть вас всего… Но я попробую.
Я ответил на ее взволнованный взгляд своим, мрачным, опустошенным.
— Я не против, — едва долетел до нее мой подавленный голос. — Вы по обнаженной натуре не специализируетесь случайно, потому что…
Но тут кто-то стал дергать меня за рукав, и мне пришлось отвести взгляд от любительницы масла и акварели, чтобы перевести его на Инфанта. Потому что именно он и дергал.
— Лапуля, можно тебя на минуточку в коридор? — попросил он меня подозрительно вежливо. — Дело есть.
Ох, не вовремя он меня отвлек, ведь я уже почти обо всем договорился, незаметно так, осталось лишь обсудить последние детали насчет обнаженной натуры. Например, чья она будет — моя или Манина? И в какой позе — стоящая, как у Боттичелли в «Рождении Венеры», или лежачая, как у Гойи в «Махе»? Все это надо было уточнить, но ведь и Инфанта проигнорировать я тоже не мог.
— Не утоните одна в этом трясинном мире, продержитесь в нем, пока я не вернусь, — печально напутствовал я девушку и вышел за Инфантом в коридор.
Вы знаете, как плачут слоны? Там такая история, абсолютно правдивая, кстати. Я сам фильм видел, потому что обожаю фильмы про животных, особенно про крупных млекопитающих. Про насекомых и глубоководных рыб я тоже люблю, но особенно про млекопитающих. Я вообще в душе подвижный натуралист и мир принимаю в натуральную его величину… Но это так, к слову.
А про слонов, вкратце, вот какая история. Они вообще, как и мы, стадные животные, но некоторые, особенно взрослые самцы, отделяются порой от стада и уходят в полный отрыв. То есть надолго остаются наедине с собой и с окружающей их бездушной природой. Тоже как и некоторые из нас.
И ходят такие одиночки по саваннам, пытаясь разобраться в себе и в мире вокруг, и оглашают окрестности трубными одинокими звуками. И может быть, им и не плохо совсем самим по себе — никому не докладывай, ни перед кем не отчитывайся: что да как. Броди себе, думай, созерцай да пожевывай молодые посадки.
Единственная ихняя проблема в том, что самцы они взрослые, здоровые и крупные.
А иногда и очень здоровые попадаются. В смысле размера. И ничто человеческое им не чуждо. И нужна им, вот прям как нам, любовь. Может быть, не все время, может быть, лишь иногда, ненадолго, но нужна. А где ее взять, когда ты один в тропике и нет рядом ни одной родной души, ни одного родного тела, да и вообще ни одного тела, кроме жирафьего и носорожьего? А природа им всем строго-настрого наказала не переходить границы ихних видов и подвидов. Вот и не подходят им жирафихи с носорожницами. Им слоних подавай.
Слонихи же не рядом и исключительно в стаде, да еще под присмотром своих собственных самцов. Вот и бродит одинокий слон в напрасных поисках любви, в поисках стада со слонихами, которые могут быть далеко, совсем у другого водопоя. Так как африканская прерия тоже не малая страна, и тоже по размеру.