Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

«Уж фюрер знает, что он делает», – вот всё, что они говорили. Однако с покушением эта твёрдая убеждённость некоторых пошатнулась. Кто же нёс тогда ответственность за сокрушение их мира? Каждый, чьё имя выкрикивали достаточно громко: «Клика реакционных офицеров! Епископ Гален! Евреи! Международная сволочь!». Народ, они сами – никогда.

В первые недели после покушения 20 июля было трудно понять общественное мнение. Нас очень удивило наблюдение, что страна, собственно, как целое продолжала жить так же, как и раньше. Хотя было и не слишком много симпатий к режиму, покушение на жизнь Гитлера, казалось, едва затронуло людей. Только в Берлине бледные, голодающие, измученные жители говорили: «Воротит от всего этого!..».

И в вермахте, казалось, царило это же покорное судьбе равнодушие. Двоюродный брат Павла, граф Клеменс Кагенек, который командовал сильно сокращённым по численности танковым полком, рассказал нам, что разочарование в неудаче покушения было огромным не только среди офицеров – почти все бывшие кавалеристы, – но и среди частей, которые должны были платить за «гений» Гитлера как высшего главнокомандующего. «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца», – говорили они.

Когда воюющая армия шаг за шагом вынуждена была отступать из России, части всё время наталкивались на СС, которые чинили военные суды, осуждая в трусости отступающих земляков. Ненависть и недоверие к партии, а затем и к самому Гитлеру достигли такой степени, когда все думали, что только смерть могла бы принести конец их страданиям.

Эта точка зрения была распространена также и в воздушных войсках, которые чувствовали себя преданными Герингом. Кроме того, они располагались не так далеко от родины и лучше многих были осведомлены о положении в тылу, что не располагало к терпимости в отношении к партии.

С другой стороны, флот, прежде всего его подводные части, жил и боролся, как под стеклянным колпаком, отрезанный от всякого влияния извне и от всех угнетающих новостей. Эта обособленность, казалось, являлась причиной его нерушимой преданности режиму.

Вероятно, никогда нельзя будет выяснить: была бы смерть Гитлера столь решающим моментом для удачи переворота, как это предполагали заговорщики, развалился ли бы его режим, как карточный домик, если бы войскам удалось занять Берлин, если бы Ремер, командир берлинского гвардейского батальона, остался на их стороне или по меньшей мере повёл бы себя нейтрально?

Было ли покушение равно его цене?

После него тысячи были казнены. Двести мужчин были подвешены на мясных крюках в подвале тюрьмы Плётцензее, несказанные страдания были причинены их жёнам и детям, которые рассеялись по стране под чужими именами… За месяцы, последовавшие за событиями 20 июля, погибло больше людей, чем за все пять лет до этого в войне и крахе, в том числе гражданское население. Тем не менее это было сопротивление одиночек против зла нацистского гнета и массового истребления людей, оно оставалось в памяти на долгие годы, между тем как смерть миллионов исчезла в тумане истории.

Спустя много лет после войны я навестила во время поездки по Польше старого князя Януша Радзивилла в его крошечной квартирке в рабочем квартале Варшавы, которую ему выделили. До войны он был как в России, так и в Германии высоко уважаемой личностью и его часто называли «некоронованным королём Польши». Благодаря тогдашнему вмешательству графа фон Шуленбурга он был выпущен из московской тюрьмы на Лубянке в 1940 году, куда был заключён после занятия советскими войсками Польши. Он возвратился в свою страну, но тут же был вновь арестован гестапо; наконец он оказался в берлинской тюрьме вместе с рядом лиц, замешанных в покушении 20 июля. Об этом он мне рассказал и добавил: «До 1914 года я служил в прусской кайзеровской армии. После всего, что случилось с моей страной, я думал, что не смогу никогда протянуть руку немцу. В берлинской тюрьме я познакомился с группой людей из разных слоев, которые духовно и морально стояли на таком высоком уровне, какой я редко встречал в своё время, будучи офицером прусской гвардии. Лишь немногие из них остались в живых, но они примирили меня с Германией».

До сих пор Мисси удавалось избегать слежки гестапо. Это могло неожиданно измениться, поэтому для неё было жизненно важным покинуть Берлин. Благодаря медицинскому обследованию она получила официальное разрешение на выезд и отправилась в Круммхюбель, чтобы забрать свои документы. Бланкенхорн, один из друзей Тротта, договорился встретиться с ней на скамейке в общественном парке, так как они не виделись больше ни разу после покушения. Некоторое время они сидели молча, спиной друг к другу, и читали газеты, лишь после осмелились рассказать друг другу все новости.