Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Бароны фон Крамм – патриоты-ганноверцы, ненавидящие Пруссию, и монархисты по убеждению, восемь братьев, были воспитаны во внушительном замке кучей домашних учителей, где игра в теннис и верховая езда являлись частью учебного плана. Они росли вдали от всякого чужого влияния и представляли собой приблизительно всё то, что отвергали наци. Эрне признавал только свои собственные основополагающие принципы и относился к требованиям, которые хотя бы намеком угрожали им, с величайшим презрением. Агрессивное выражение его выпирающего подбородка уравновешивалось добрыми, спокойными, доверчивыми глазами. Он обращал огромное внимание на безупречную внешность, что, кажется, особенно часто встречается у тех, кто много соприкасался с грязью и перенёс немало лишений.

Его брат Готфрид, ас игры в теннис, часто был посыльным заговорщиков в нейтральные страны. Эрне в свою очередь предложил себя как исполнителя покушения на Гитлера, на что Штауфенберг ответил ему, что сто пятьдесят человек, большей частью офицеры кавалерии, уже добровольно вызвались для исполнения задания. Как и многие другие, Эрне тоже никогда не находился так близко к Гитлеру, чтобы иметь возможность выполнить такую задачу.

Выздоравливая после ранений, все они: он сам, весь его штаб и большинство состава – были пока небоеспособны, как и Павел. Так как Павлу всё равно нельзя было вернуться домой, этот перевод, несмотря на безнадёжные обстоятельства, казался ещё относительно приятным.

Служба состояла в том, чтобы обучать рекрутов для фронта, что казалось всем нереалистичным, так как война необратимо приближалась к концу.

Павел поехал в полк, а я следом за ним. Впервые я отправилась в путь без размышлений. Зима 1944 года уже заявила о своих правах, ранние туманы клубились в низких долинах, когда лошади доставили меня в Эгер.

Поезд прибыл с существенным опозданием, но мне удалось найти место в конце вагона. Молодая, красивая девушка, одетая в грубошерстное непромокаемое пальто, медленно продвигалась сквозь заполненный народом проход вагона в мою сторону, ища, вероятно, солидарности. Она, кажется, как и я сама, была привычна к грубостям пассажиров. В самом деле, люди едва могли спокойно переносить, если видели, что кто-то выглядел так, как будто бы ему жилось ещё более или менее неплохо. Лишь тогда можно было чувствовать себя защищенным от неприятных замечаний, когда поблизости стоял кто-нибудь в мундире. Бесконечное, изматывающее изнурение было, по-видимому, виной этой ядовитой раздражительности людей, так как настоящее страдание и настоящая опасность делают добрыми и бескорыстными.

В Нюрнберге заревели сирены. Пассажиры бросились из поезда в ближайшее бомбоубежище, которое, к несчастью, находилось прямо под зданием вокзала. Оно было уже полно людей, сидеть было негде; поэтому все стояли вплотную друг к другу, в то время как грохот разрывов раздавался над нашими головами. Облака пыли поднимались к потолку, если поблизости взрывалась бомба. Дети плакали, но взрослые были чаще всего как окаменевшие и лишь слегка вздрагивали, если снаряды рвались в непосредственной близости.

После длительного перерыва прозвучал монотонный сигнал отбоя. Толпа снова вылилась на перроны и могучим потоком устремилась навстречу приближающемуся, уже битком набитому поезду.

Люди штурмовали вагоны, перелезали друг через друга, и влезали в окна. Молодого офицера с костылями, сопровождаемого своим денщиком, почти затолкали под поезд. Я искала глазами Павла, который хотел встретить меня в Нюрнберге, поэтому я сначала вообще не пыталась никуда пробиваться. Но его нигде не было видно.

Тогда я прекратила поиски и решила на следующем поезде ехать одна в Бамберг. Но тут снова заревели сирены, и мы опять должны были бежать в бомбоубежище. Обстановка ухудшилась, когда приблизилась новая волна атакующих самолётов. Эта пляска смерти длилась всю ночь: наверх – ко всё более разрушаемому вокзалу, вниз – в подвал. Павла нигде не было видно.

В пять часов утра мне удалось пробраться к начальнику вокзала. Его красная кепка была в пыли, лицо посерело, но он всё ещё оставался вежливым и деловитым.

«Есть ли где-нибудь вагон, который когда-то поедет в Бамберг?» – спросила я.

Он поручил одному из служащих проводить меня. Мы переступали через обломки и щебень, проходили по перронам, заполненным людьми. На отдаленном пути стоял отдельный вагон. Служащий открыл дверь.

«Но вы должны оставаться в вагоне, даже если опять начнется налёт», – предупредил он.

Мне было всё равно.

В ледяном вагоне, свернувшись в комочек в углу на жёсткой скамейке, я сразу же уснула и едва заметила, как некоторые другие пассажиры, последовав моему примеру, залезли в мой одинокий вагон.

Несколько часов спустя он рывком пришёл в движение, нас повезли на главный путь и – ещё рывок – прицепили к поезду. Это было сказочное чувство: мы действительно были на пути в Бамберг!