Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Что касалось нас, то война разразилась в самое неподходящее время. Мы были разлучены с нашими родителями и Георгием, которые жили в Литве. Наша старшая сестра Ирина жила в Италии, все наши родственники и друзья детства были рассеяны по Франции, Англии и Соединенным Штатам Америки. Уже спустя несколько месяцев после смерти Александра мы спрашивали себя, не избежал ли он таким образом худшей участи. Годом раньше, когда над Европой распространилась волна военного психоза, мысль о том, что он прикован к санаторию в Лозанне, сводила его с ума.

Ольга не хотела отпускать нас, но ощущение того, что, оставаясь во Фридланде, живешь на периферии событий, было для нас невыносимым. Кроме того, жизнь заставляла нас зарабатывать, так как с закрытием границы мы оставались совсем без финансовой поддержки. Найти место службы было бы легче в Берлине, хотя мы не были уверены, что сможем получить в новых условиях право на работу. Нам было ясно также, что мы должны избегать всего, что нас – в Германии или за границей – могло бы компрометировать.

Ольга настояла на том, чтобы в Берлине мы жили в её квартире, где могли бы начать жизнь в столице и оглядеться. Она объяснила это так, словно этим предложением делает приятное и себе; следовало предвидеть, что необжитые помещения могли быть опечатаны.

4

Прибыв в Берлин, мы уютно обосновались в одной из комнат большой квартиры Ольги на площади Оливар. Вскоре мы переехали в три крошечные комнаты в нижнем этаже здания на Штейнплац, которое имело преимущество солидной постройки. Несколько каменных арочных перегородок могли быть надежной защитой в случае бомбардировок. (Тем не менее к концу войны здание было полностью разрушено, но к тому времени мы уже выехали из него.)

Зима 1939/40 года была отчаянно холодной. Это была первая из четырёх страшных военных зим, когда казалось, что всё сговорилось, чтобы сделать жизнь людей ещё более жалкой, чем это могла сделать лишь одна война. Система распределения продуктов по карточкам работала хорошо, и всё, что полагалось каждому, выдавалось – если даже это было лишь одно яйцо. Качество пищи резко снизилось: некоторые продукты были заменены эрзацами – остроумным изобретением военного времени. Распространенная тогда шутка гласила: «Война кончится лишь тогда, когда союзники будут есть крысиное мясо, а мы его эрзац».

Немецкую кухню и в хорошие времена не часто можно было назвать особо изобретательной или необыкновенно вкусной, а ограничения, вызванные войной, довели до исчезновения и немногие хорошие национальные блюда, а продукты, предназначенные для всеобщего употребления, стали выглядеть всё подозрительнее и иметь странный вкус. Мясо было по преимуществу конским, впрочем, многие французы без раздумий питались кониной, и, может быть, действительно отталкивающий сладковатый вкус этого мяса был лишь делом привычки. Плохо было то, что никогда нельзя было знать, какое мясо подавалось: собачье, кошачье или крысиное. Чтобы замаскировать исходный продукт, его обрабатывали и подавали в форме твёрдых серых кусков, плавающих в клейкой жиже, которая иногда меняла цвет, но никогда – вкус. Особенно отвратительным блюдом в меню был так называемый жареный рыбный биток – не рыбный, не жареный, но все же биток: кашеобразная смесь, неопределяемый вкус которой был смягчен переваренной размельченной брюквой, «кольраби по-бюргерски».

Сладкое блюдо состояло обычно из искусственно оформленного пудинга в радостных ботанических красках, который эластично катался по тарелке. Картофель и овощи скоро начали выращивать повсюду: в крошечных садах, в цветочных горшках, даже в ванне. Изобретали салат из одуванчиков и других считавшихся до сих пор непригодными для еды растений, делали шпинат из крапивы, кофе из желудей, пока наконец и жёлуди не стали дефицитом. На некоторых балконах собирали урожай табака; фрукты зимой, казалось, исчезли совсем; несмотря на дружбу с Италией, нигде нельзя было найти ни одного апельсина, а вот вино можно было получить легко – оно помогало справиться иногда с каким-нибудь вызывающим отвращение блюдом. Часто мы «спасались» в итальянской траттории, так как там – о чудо! – была отличная паста-шута[5] и овощи. Мы слышали, что в некоторых оккупированных странах было ещё хуже, но приготовление блюд должно было быть, вероятно, аппетитнее.

Текстильные изделия, которые скоро получили прозвище «немецкий лес», так как целлюлозные волокна заменили хлопок и шерсть, распределялись по определенной системе пунктов: от покупки блузки до соответствующего количества салфеток для мытья посуды. Шляпы не подпадали под распределение и предоставляли творческому духу их ещё не исчезнувших изобретателей полную свободу. Будущее представлялось на какой-то миг не столь уж безрадостным, если к чёрному платью косо над глазом можно было водрузить нечто художественно и с фантазией выполненное, украшенное вуалью и перьями.