Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

В купе я сидела рядом с мальчиком невысокого роста; его лицо выглядело уже старым и помятым, но освещалось радостной, обнаруживающей блестящие зубы улыбкой. Он ехал из Кёльна и хотел провести здесь поблизости пару недель отпуска. Много лет он уже не ходил больше в школу. Он принадлежал к той возрастной группе мальчиков, которую использовали для того, чтобы откапывать засыпанных после воздушных налётов людей под разбомбленными домами и собрать то из их имущества, что ещё оставалось. Хотя отряд в основном всегда всё найденное отправлял, мальчик признался, что у них всегда было достаточно папирос или спрятанных продуктов питания, прежде всего шоколада. И то и другое он мне предложил. Свой правдивый рассказ он преподнес мне на поющем кёльнском диалекте.

«Сколько тебе лет?» – спросила я. «Пятнадцать». – «А как выглядит сейчас Кёльн?» – «От него немного осталось. Мы говорим в Кёльне: если они ещё раз прилетят бомбить, то должны уж сами привезти дома для разрушения», – ответил он не без удали. «А когда война кончится, что бы ты тогда хотел делать?» – «Я хотел бы путешествовать по всему миру».

По-настоящему немецкая мечта! Гитлер знал это стремление к просторам и использовал его, когда повёл своих солдат в убийственную пучину войны. В качестве цели поездки он предложил им весь мир; расходы несло государство. Сколь опьяняющая смесь завоевательного пыла и необузданной страсти к путешествиям, замешанная на приключениях и подогретая звучными лозунгами! Так выглядело это вначале, пока походы легко удавались. Многие тогда не предвидели, сколько придётся заплатить в конце.

Мисси встретила меня на вокзале в Круммхюбеле. Мирный, расположенный вдали от центров уголок лыжного спорта был переполнен эвакуированными чиновниками Министерства иностранных дел, которые пышно благоденствовали здесь, как серые грибы, перенесенные сюда из другого климата. Они чувствовали себя здесь как в отпуске: вдали от бомб и сверлящего взгляда гестапо, которые – и то, и другое – были в Берлине неотступно повсюду. Вскоре выяснилось, что граф фон Шуленбург, последний немецкий посол в Москве, подготовил уже для меня разрешение на поездку в Ригу, если Павла, которому, по всей видимости, было сейчас плохо, когда-нибудь доставят в рижский огромный военный госпиталь.

«Что с ним? Он ранен?» – «Трудно сказать. Известно только, что он небоеспособен. Армия отступает на всех фронтах», – добавил Шуленбург.

Спустя несколько дней мы узнали, что Павел «самым скорейшим путём» должен был быть доставлен в Ригу. Но так как фронт рухнул ещё быстрее, чем ожидалось, Шуленбург предостерёг меня от намерения ехать к нему. Раненых прежде всех других доставляли в тыл, за линию фронта, гражданскому же населению приходилось думать самостоятельно, как пробираться дальше; я бы, безусловно, где-нибудь там застряла.

Наконец мы узнали, что Павел находится в Риге и его там оставили как безнадёжного. Шуленбург пытался меня утешать. Он говорил, что ни один врач не выразился бы так, если бы это было правдой. Скорее всего, это могло означать, что он был действительно «серьёзным случаем» и поэтому был эвакуирован среди первых.

Уже когда была потеряна всякая надежда, пришло сообщение: «Меттерних вне опасности, отправка домой, как только будет готов к поездке».

Конечно, я всё ещё хотела как можно скорее добраться до него. Но мне очень советовали не делать этого, так что я начала колебаться и наконец отказалась от своего намерения. Я возвратилась в Кёнигсварт.

Спустя некоторое время почта стала приносить от Павла короткие письма, написанные неуклюжим, едва разборчивым почерком. Из дней ожидания складывались недели. Наконец я узнала, что Павел находится по дороге домой. Вопреки всем предписаниям я села в старый автомобиль, работавший на древесном газе, который, собственно, можно было использовать лишь для поездок по соседству и в Пласс, и поехала в Карлсбад, чтобы встретить его там. Игнац вёл машину медленно, поездка сопровождалась испарениями газа и оглушающим рёвом мотора.

Как бы колеблясь, вышел Павел из поезда, опираясь на палку, с пепельным лицом и выступающими голубыми жилками на висках, почти неузнаваемо исхудавший и истощенный.

Где тот загорелый атлет с легкой походкой, который попрощался со мной лишь несколько месяцев назад?

Но теперь всё остальное было неважно. Со вздохом благодарности мы опустились на жёсткое заднее сиденье грохочущего старого автомобиля, словно оно было пуховым, п вскоре находились на пути к дому, к нашему великолепному, ещё нетронутому войной Кёнигсварту.

Павел сначала вообще не мог понять, как я могла быть в курсе всего, что с ним приключилось. Неделями он был оторван от всякой связи и думал, что не только он, но и фронт был потерян.