Женщина со шрамом

– О, я надеюсь, она поймет рано или поздно, – грустно сказала Эмма. – Все, что ей сейчас нужно, – это кто-то, кому она может доверять, а не чужие люди. Мне кажется, я заранее знала, что ты скажешь, и мне нужно было суметь объяснить ей все это. Жаль, что я приехала, извини. Я приняла неверное решение.

Она поднялась на ноги, и Адам, встав, подошел к ней.

– Я не могу жалеть ни об одном твоем решении, если оно приводит тебя ко мне.

И вот теперь он ее обнял – она вся содрогалась от рыданий. Ее лицо, уткнувшееся ему в щеку, было мокро от слез. Адам молчал, не разжимая объятий, пока она не успокоилась, потом сказал:

– Моя дорогая, тебе обязательно возвращаться сегодня? Дорога такая долгая. А я могу прекрасно переночевать в этом кресле.

Как-то раз ему уже пришлось ночевать так раньше, припомнил он, когда они впервые встретились. Это было после убийства в колледже Святого Ансельма. Она расположилась в соседней комнате, а он устроился в кресле в своей гостиной, чтобы она могла чувствовать себя спокойно в его постели, когда попытается заснуть. Интересно, вспоминает ли и она сейчас об этом?

– Я поеду осторожно, – ответила Эмма. – Мы же собираемся пожениться через пять месяцев. Я не хочу рисковать и расстаться с жизнью до этого срока.

– А чей у тебя «ягуар»?

– Джайлза. Он сейчас в Лондоне, на конференции, приехал на неделю. Позвонил – восстановить контакт. Он собирается жениться, и я думаю, захотел сообщить мне об этом. Когда он услышал про Энни и узнал, что я еду к тебе, предложил мне свой «яг». Кларе нужна ее машина, чтобы ездить к Энни, а моя – в Кембридже.

Дэлглиш был выбит из колеи неожиданной вспышкой ревности, настолько же сильной, сколько и нежелательной. Эмма порвала с Джайлзом еще до того, как встретилась с ним самим. Джайлз сделал ей предложение и был отвергнут. Вот и все, что знал Дэлглиш. Он никогда не чувствовал угрозы со стороны чего бы то ни было в прошлом Эммы, как и она – в его. Так с чего бы вдруг столь примитивная реакция на то, что на самом деле являлось заботливым и благородным жестом? Ему не хотелось думать о Джайлзе ни как о заботливом человеке, ни как о благородном, хотя тот теперь заведовал кафедрой в каком-то далеком северном университете, благополучно уйдя с дороги. Так чего же ему там-то не сидится? И он обнаружил, что с горечью думает, как Эмма легко и с полным правом может утверждать, что комфортно чувствует себя, ведя «ягуар», – в конце концов, это будет не в первый раз: ведь она водила и его, Дэлглиша, «яг».

Взяв себя в руки, он сказал:

– У меня тут есть суп и ветчина. Посиди пока у огня. Сделаю сандвичи и принесу все сюда.

И даже сейчас, глубоко расстроенная, уставшая, с припухшими глазами, Эмма была красива. То, что такая мысль, с ее эгоистичностью, с пробуждением желания, могла так внезапно возникнуть, вызвало у Дэлглиша гнев и отвращение к себе. Эмма приехала к нему за утешением, а единственного утешения, которого она так ждала, он дать ей не смог. Так не был ли этот приступ гнева, смешанного с отчаянием из-за собственной беспомощности, вызван атавистической мужской заносчивостью, требовавшей сказать ей, что мир жесток и опасен, но ведь у тебя есть моя любовь и я могу тебя защитить? Не была ли его сдержанность в том, что касалось работы, продиктована не столько ее нежеланием включаться в его дела, сколько его стремлением оградить ее от наихудших реалий ожесточенного мира? Но ведь даже ее мир, мир науки, казавшийся таким обособленным, не был свободен от жестокостей. Благословенный покой Тринити-Холла – иллюзия. «Нас безжалостно затягивает мир, полный крови и боли, и лишь немногим удается умирать с тем достоинством, на которое мы надеемся, о котором некоторые из нас молятся. Независимо от того, предпочитаем ли мы воспринимать жизнь как обетованное счастье, нарушаемое лишь неизбежными горестями и разочарованиями, или как вошедшую в поговорку долину слез с краткими вкраплениями радости, боль неминуемо приходит к каждому, за исключением тех немногих, чьи омертвевшие чувства делают их неспособными ощущать ни радость, ни горе», – думал он.

Они ужинали вместе, почти молча. Ветчина была нежной, и Дэлглиш щедро накладывал ее на хлеб. Он ел суп, почти не ощущая вкуса, только смутно сознавая, что суп хорош. Эмме удалось заставить себя поесть, и через двадцать минут она была готова двинуться в путь.

Помогая ей надеть безрукавку, Дэлглиш спросил:

– Ты позвонишь мне, когда доберешься до Патни? Не хочу тебе надоедать, но мне надо знать, что ты благополучно доехала до дома. И я поговорю с детективом-инспектором Хауардом.

– Я позвоню, – пообещала Эмма.

Он поцеловал ее в щеку, почти формально, и перешел на другую сторону улицы – проводить до машины. Потом стоял, глядя, как «ягуар» исчезает в конце переулка.