Женщина, у которой выросли крылья (сборник)

– Мистер Симпсон, извините, вы так меня испугали! – сдавленно пискнула она, прижимая руки к груди.

Она, ошарашенная, стояла в кроссовках своего мужа и ждала, пока в глазах у Ады прояснится. Стоит ей объяснять, почему она так одета, или сделать вид, что все в порядке? Она у себя дома, ей не нужно извиняться или придумывать объяснения, и все-таки она чувствует себя обязанной как-то объясниться. Пока она соображала, что сказать, Ада продолжила:

– Я бы постучала, но я думала, что вы уехали играть в гольф. Чтоб вы знали, Макса я выпустила на прогулку и вычистила пепельницу, чтобы кое-кто не заметил, что она полна.

Она хмурится.

– Ада?

– Да?

– Это вы так шутите?

– Нет!

– Почему вы назвали меня мистер Симпсон?

– Ах, – закатывает глаза Ада, – извините, Майк. Мне неловко вас так называть. Ну да ладно. Что вы на меня так смотрите?

Пока Ада работала, она и впрямь не спускала с нее глаз, пытаясь понять, какого черта домработница назвала ее именем ее мужа. Но Ада явно не шутила, не притворялась. Под конец она оставила Аду в покое и вернулась к гардеробу, где снова стала рассматривать свое изображение в зеркале, пока не услышала, как хлопает входная дверь.

Тогда она мигом сбросила туфли мужа, чувствуя стыд, брезгливость, недоумение.

В ту ночь она не сомкнула глаз, вспоминая, каково ей было в мужниных туфлях. Она решила, что если отбросить все лишнее, например ее остолбенение при виде Ады, и судить объективно, то Ада была сегодня другим человеком, не той женщиной, с которой она привыкла разговаривать несколько раз в неделю. Ада держалась более официально, скованно, закрыто, избегала смотреть Майку в глаза. Она даже не хотела долго находиться с ним в одной комнате. И если не кроссовки мужа, бывшие на ней, были виноваты, то, значит, само присутствие Майка было ей не по душе. Пусть и мелочь, но для нее что-то новенькое.

На следующий день она снова надела кроссовки мужа и вышла за дверь поприветствовать почтальона.

– Майк, – сказал почтальон.

Она не знала, как его зовут, хотя он носил им почту уже десять лет.

– Привет, – ответила она, уверенная, что голос ее выдаст, но этого не случилось.

Почтальон, который ни разу не удостоил ее даже взглядом, пустился болтать о футболе. Это открытие подстегнуло ее интерес. Жизнь Майка и в этом отличается.

В школу за детьми она поехала, надев его модные туфли – те, что он не носил на работу. Среди сотни женщин у школьных ворот она заметила двоих-троих мужчин. Она сразу ощутила на себе взгляды, но не те, что поощряют к общению. Обычно, приезжая за детьми, она с кем-то болтала, но сейчас разговоры крутились вокруг, будто Майка там нет, хотя это еще больше подчеркивало его присутствие. Ей было не по себе. Она нарочно сосредоточилась на окнах школы. Увидев ее, дети пришли в восторг.

– Папа! – ликовали они. Они в жизни не обнимали ее так крепко. Ей было радостно и одновременно обидно.

– Мы думали, что ты уехал!

– Я вернулся, – сказала она, пытаясь голосом не выдать своей обиды.

– Пойдем в Макдоналдс?

Одна из незнакомых мамаш, которая никогда с ней не заговаривала, вдруг заулыбалась во весь рот:

– Привет, Майк.

– Привет, – легкомысленно подыграла она.

Дома у нее не хватило сил продолжать носить его обувь. Ей хотелось устроить детям допрос, но она знала, что это непедагогично. Нельзя их предавать. Поэтому она переобулась и снова стала мамой. С тяжелым сердцем она вошла в кухню и объявила, что пора садиться за уроки. Дети застонали.

На следующий день она снова надела его туфли и поехала за покупками. Люди ожидали от нее физической помощи. Придержать дверь, например. При этом забывали о благодарности.

Она заехала к нему в офис. Все его коллеги думали, что он в отъезде, но она сказала, что ему прежде нужно кое-что проверить. Подходя к его столу, она ощутила головную боль и тяжесть в груди. А Майк, оказывается, ненавидит свою работу. По крайней мере, точно недолюбливает. Она несколько часов провела в городе, навещая все места, куда они регулярно ходили, чтобы узнать, каков мир для ее мужа. На этот раз она старалась держаться подальше от женщин, а в остальном ее поведение менялось автоматически, приспосабливаясь под новую социальную роль, о чем она раньше и помыслить не могла.