Женщина в черном и другие мистические истории

«С малых лет, — рассказывал он нам уже в первый вечер за бутылкой вина, — Никколо больше времени проводил в море, нежели на суше, пока мать однажды не прокляла в сердцах непослушного сына: „Чтоб тебе вовек из воды не вылазить!“ С того дня между пальцами у него выросли перепонки, а легкие сделались такими большими, что он мог набрать в них воздуха на целый день. Рассказывают, будто Никколо доставлял письма, плавая между Калабрией, Сицилией и Липарскими островами, а уж равного ему ныряльщика не было и не будет на свете. Частенько он подбирался к стоящим на рейде судам и расписывал морякам, какие дива повидал в морских глубинах. В конце концов слухи о его необычайных способностях достигли ушей самого императора. Барбаросса повелел доставить к нему ныряльщика, вышел вместе с ним в море и бросил за борт серебряный кубок. Никколо прыгнул и исчез в пучине. Три четверти часа спустя он вынырнул, держа в руке кубок. (Синьор Песка показал нам этот старинный сосуд из почерневшего серебра.) Тяжело переводя дыхание, он рассказал, что сильное течение отнесло императорский кубок к подводным скалам, где из пещер, навстречу смельчаку, протягивали хищные щупальца огромные полипы. Никколо ударил кулаком себя в грудь: „И за половину вашего царства не согласился бы я отправиться туда снова!“ Тогда Барбаросса приказал швырнуть в море целый мешок дукатов. Мой предок польстился на золото, осенил себя крестом и нырнул. Больше его никто не видел, дукаты же по сей день покоятся на дне. А, надо сказать, нам бы они очень пригодились. Временами я сам готов нырнуть за ними в пучину!»

«Жалкий трус! — фыркнула синьора Сибилла Песка, пылкая сицилийка. — Если ты и отважишься куда нырнуть, то лишь в кабачок, где пропадаешь целыми днями. Да на тебя крыса страху нагонит — не то что полип!»

Пан Вольский попытался утихомирить начинающуюся супружескую бурю: «Морская бездна хранит немало тайн, от которых и у самых отважных мороз подирает по коже. В Сен-Мало, в часовне моего покровителя Святого Фомы, я видел картину, запечатлевшую трехмачтовый бриг в щупальцах ужасного спрута — жертвенный дар моряков, переживших такое приключение в океане между Черной Землей и берегами Южной Америки. Они, однако, не пали духом, а, воззвавши к святому апостолу, дали ему обет и, схватив топоры, изрубили хищное страшилище, после чего счастливо воротились домой. Да только час уже поздний. Пора нам на отдых».

Хозяева отвели меня в гостевую комнату в мансарде, где, кроме кровати и нескольких плетеных стульев, в нише над черным, расписанным цветами комодом стояла фигурка Святого Эльма или Эразма с котелком в руках, принявшего мученическую смерть в Кампанье во времена императора Диоклетиана и помогающего от хворей живота и родовых болей, того, что зажигает на мачтах мерцающие огни.

«Felicissima notte, signore — доброй ночи, синьор», — пожелала мне на прощанье сицилийка, и в ее черных глазах сверкнули огоньки.

Однако ночи, которые я провел на улочке Меццоканоне, трудно было бы назвать добрыми. Поэтому я неохотно возвращался в дом супругов Песка, предпочитая по целым дням бродить крутыми, извилистыми переулками, где пышнотелые итальянки развешивали для просушки выстиранное белье или спускали на веревках из высоких окон корзины для хлеба, овощей и фруктов, потому что им лень было самим идти на рынок. От нечего делать я глазел на перекупщиков с Кьяйи и Санта-Лючии, обжаривавших в кипящем масле «девятиногих козлов» — спрутов, которых некогда видел в морской пучине ныряльщик Никколо, на смешные выходки Пульчинеллы, с помощью ручной обезьянки забавлявшего прохожих, слушал уличных врачевателей и астрологов, любовался статуями Палаццо Реале и театром Сан-Карло, выстроенным год назад по приказу короля…

Я расспрашивал матросов, потягивавших вино в остериях — а их в Неаполе что блох под матрацем — какие суда заходят в порт и покидают гавань. Видел в Санта-Реститута, бывшем святилище языческого Аполлона, проповедника, который, размахивая руками, словно одержимый, громил бездельников-лаццарони и вопил, что всем им уготована огненная пасть Вельзевула. Я молился в кафедральном соборе у гроба епископа Януария, а в церкви Санта Мадонна дэль Кармине, где обрели покой останки несчастного принца Конрадино, казненного на Купеческом Рынке, просил Пресвятую Деву «la bruna» помочь мне поскорее вернуться в Гданьск.