Женщина в гриме

Он не мог ничего рассказать Клариссе о себе, но не столько страх потерять Клариссу не давал ему говорить, а боязнь нанести ей душевную рану, подорвать ее веру в людей. Это его немного раздражало, возбуждало и особенно влекло к Клариссе: пусть лучше она его раскроет, чем он сам перед нею раскроется. Долгое время он полагал, что подобный выбор есть удел мазохистов или людей, излишне чувствительных, упивающихся собственным несчастьем, погружающихся в свои горести, подобное поведение он считал неестественным и даже презирал. То, что можно любить человека ради его же блага, казалось ему вполне нормальным, но если кто-то ставил чужое благо выше собственного, то это, с его точки зрения, попахивало «Розовой библиотекой» и даже душевным нездоровьем. А теперь Жюльен просто холодел от ужаса, представляя себе, как, сойдя с корабля, его нежная и прекрасная Кларисса сядет в машину вместе с Эриком, Кларисса, окончательно смирившаяся с одиночеством и возненавидевшая его, Жюльена, за то, что он внушил ей напрасную веру в возможность это одиночество преодолеть. Он воображал себе современный модный дом, весь из стекла; Клариссу, прижавшуюся лбом к окну, залитому дождем и скукой; Эрика Летюийе с его сотрудниками, расположившихся в унылой комнате, роскошно обставленной мебелью в бежевых тонах, с издевательскими ухмылками наблюдающих, как она пьет. Много пьет. Эта картина, при всей ее наивности, не раз терзала Жюльена, когда он без сна ворочался в своей одинокой постели. В поцелуях украдкой, которые Жюльен дарил Клариссе, когда удавалось, присутствовали сострадание и смешанная с гневом нежность, приводившие ее в восторг. В минуты, когда не было необходимости контролировать себя, она с нежностью и благодарностью глядела на крупные, полные губы своего любовника, на этот рот, горячий и свежий, даривший ей наслаждение, покрывавший ее тысячей поцелуев, которых она была лишена все эти последние годы, которые были у нее украдены. Она любила худощавое, мускулистое тело Жюльена, тело юношески-гладкое, с кожей нежной, одновременно по-мужски плотной, покрытой жестким пушком, более светлым, чем его волосы. Она любила детское начало в Жюльене, то, как у него загорались глаза, когда он рассказывал об игре, о лошадях и о висящей перед ним картине. Она лелеяла этого ребенка, она мечтала, что когда-нибудь сможет предложить ему и этих лошадей, и эти полотна, короче говоря, все эти игрушки. И она любила мужчину, когда он глядел на нее, и глаза его вспыхивали и расширялись, а затем горестно затуманивались из-за необходимости сдерживать свои эмоции; когда она глядела на его рот, выговаривавший слова любви, слова утешения, она любила его низкий, ни на чей не похожий голос… Голос человека мужественного и решительного, каким Жюльен, столь чувствительный и столь веселый, представал перед другими людьми, она любила то, что он считал себя сильным и способным ее защищать, и то, что он действительно мог это сделать, если потребуется. Она его любила за то, что он жаждал все решать, все делить с нею, за исключением этого главного решения, за которое должен был нести ответственность он один – ответственность за его принятие и за его претворение в жизнь; она оценила то, что он пренебрег всеми и всяческими страхами свободного мужчины, не боялся связать себя на длительный срок; она любила его за то, что он никогда не задавался вопросом, правы они были или нет, или, быть может, им стоило поразмыслить, и уверена ли она в своем выборе, или ей нужно дать время, чтобы принять решение. Короче говоря, Жюльен никогда не позволял ей думать, будто решение зависит от нее – даже если сам он так считал, – он ей отказывал в выборе, избавляя ее от дополнительных усилий, жестоких по сути, он избавлял ее от ответственности, которой она так страшилась, ибо эту ответственность он принимал исключительно на себя, пусть даже нести подобный груз у него не было ни привычки, ни тяги. Но что до остального, то он уже все разделял с нею; Кларисса уже должна была вечером решать, как ему следует одеться завтра, какую надеть рубашку, чтобы она подходила к галстуку и к свитеру, и напоминать, что сначала надо выпить чаю, а лишь потом выкуривать первую утреннюю сигарету. За одну неделю она глубже вошла в его жизнь, чем за десять лет в жизнь Эрика, она уже считала себя незаменимой, и – о чудо! – эта мысль гораздо в большей степени ее воодушевляла, чем пугала.

Она вышла на палубу и сразу же увидела, что Жюльен и Андреа движутся ей навстречу, она увидела, как Жюльен поднял глаза, улыбнулся и кинулся к ней. Она ускорила шаг, чтобы как можно скорее увидеть свое отражение в этих прозрачных карих глазах, точно образ счастья.

– Андреа несчастен, – проговорил он, подталкивая молодого человека к Клариссе и глядя на нее в уверенности, что она и впрямь в состоянии чем-то помочь.