Женщина в гриме

И Эдма, послушно закрыв глаза, подчинилась его осторожным движениям.

Эрик холодно взирал на эти дурацкие развлечения, но тут Ольга подняла его и потащила танцевать. Он попытался отделаться от нее почти невежливым отказом, но она положила этому конец, заявив коротко и ясно: «Не будет танцев, не будет картины». Кларисса тем временем попыталась заняться тем, что принято называть «кокетничать» с Симоном Бежаром, но в ответ получила от него извиняющуюся улыбку, улыбку сконфуженную и несчастную, отчего Клариссу пронизала острая жалость. И тут Чарли увлек ее на танец.

– Не то чтобы вы плохо танцевали, – заявила Эдма, высвобождаясь из рук Жюльена (подобно большинству мужчин, не умеющих танцевать по правилам, он прижимал партнершу к сердцу и плечу, тем самым закрывая ей обзор, словно это помогало выдать себя за умелого танцора; поскольку Эдма не видела, куда ставит ноги, то не ощущала, где именно они находятся). – Вы вообще не танцуете! Вы просто прогуливаетесь с женщиной! С женщиной, в которую вы утыкаетесь лицом вместо того, чтобы держать ее в объятиях. Возвращаю вам вашу свободу.

– Моя свобода… ну да… да, это теперь Кларисса, понимаете? Если ее нет рядом, я чувствую себя, как будто мне не хватает воздуха… от ее отсутствия.

– Даже так?

Эдма разрывалась между тщеславной гордостью по поводу того, что Жюльен открылся ей в своих чувствах, и легкой досадой, что не о ней он говорит с такой грустью и с такой горячностью. Высвободившись из рук Жюльена, она схватила Чарли за плечо, помешав ему демонстрировать свои таланты.

– Дорогой Чарли, – проговорила она, – вы, прекрасный танцор, освободите меня от этого нескладехи и его неумелых выходок! Прошу прощения, Кларисса, но ваш воздыхатель отдавил мне ноги до крови…

И она заняла позицию рядом с Чарли, оставив Жюльена и Клариссу лицом к лицу. Она не хотела оборачиваться – конечно, нет, – чтобы посмотреть, как они медленно сближаются друг с другом и так же медленно начинают танцевать, с той скованностью, с тем нарочитым безразличием, которые столь явственно выдают счастливых любовников. Жюльен и Кларисса двигались медленно и осторожно, словно каждый из них держал в объятиях фарфоровую фигурку, и не сводили друг с друга глаз. Ольга не преминула указать на это Эрику, прижимаясь к нему и изображая чувственность.

– Не будьте столь рассеянным, дорогой мой. Смотрите на меня более внимательно, пока вы держите меня в своих объятиях… Взгляните-ка, Жюльен Пейра, как он взволнован тем, что находится рядом с вашей супругой. Ему повезло, что вы не ревнивы…

– Вы поговорили о моей картине? – спросил Эрик после паузы, отведя взгляд от захватывающего зрелища.

– С Жюльеном я еще не разговаривала. Но я собираюсь сделать это завтра утром, возле бассейна: мы будем одни, и я буду меньше краснеть! А ему скажу, что хочу предложить картину Симону!.. Уверяю вас, это сойдет.

– Вы ведь актриса, насколько я знаю?

– Да, но я не уверена, что это знает Жюльен, – произнесла она, как отметил Эрик, с легким раздражением.

Но он промолчал и крепче прижал к себе Ольгу, ибо, поворачиваясь, заметил профили Жюльена и Клариссы.

Она танцевала, прижавшись к Жюльену, и ей казалось, что она прикасается к электрическому проводу высокого напряжения. Короткое замыкание превратилось бы для них в обновляющий удар молнии, способный сделать их счастливыми, несчастливыми, чужими. Жизнь была какой угодно, только не монотонной, и время, которое оставалось прожить – и казавшееся беспредельным еще неделю назад, – теперь, когда она собиралась его разделить с мужчиной, который ее желал, представлялось до ужаса коротким. Ведь ей предстояло показать Жюльену все пейзажи, все картины, дать ему послушать всю музыку, рассказать ему все истории, хранящиеся в закоулках ее памяти, о своем детстве, о своих духовных интересах, о своей чувственной жизни, о своем одиночестве. И ей показалось, что у нее не хватит времени рассказать все о своей жизни, какой бы она ни была заурядной, а вплоть до настоящего момента она считала ее безнадежно заурядной, и теперь, благодаря взгляду Жюльена, его желанию ее понять, ее принять со всеми ее воспоминаниями, ставшей настоящей жизнью, переполненной смешными происшествиями, странностями и грустными событиями, и все только потому, что у Клариссы появилось желание рассказать о ней кому-то другому. Этот мужчина, который держал ее в объятиях и дрожал, предчувствуя наслаждение и немного этого стыдясь, этот мужчина не только преподнес ей настоящее, не только пообещал будущее, но и отдал ей прошлое, сверкающее, живое, такое, которого она больше не будет стыдиться. Она импульсивно прижалась к нему, а он тихонько застонал ей прямо в ухо и пробормотал: «Нет, я тебя умоляю», прежде чем отступить на шаг, а она рассмеялась над его виноватым видом.