Женщина в море

— Это можно, семейка, скажем прямо, гнилая. Мамаша — хищница союзного масштаба. Ниточки в Москву и дальше. Красивая баба — и это не самое последнее ее оружие. Шлюхой не назовешь, но постелькой пользовалась, когда дела стопорились. Дочка вся в мамашу…

Что-то в моем взгляде, наверное, мелькнуло такое, что он запнулся.

— Ну, не в полном смысле, конечно… Но все равно, в моральном смысле у них сплошной плюрализм, так сказать. Аполлончик ихний, вы с ним познакомились, умудряется спать с обеими, типичный этот, опять слово забыл, хорошее слово, точное, но всякий раз, когда надо, забываю… Ну, который за счет бабы живет… Альфред, Адольф, Аскольд…

— Альфонс, — подсказываю.

— Ну да. Конкретно у нас за ним ничего не числится. А жаль.

— Что жаль? — спрашиваю не очень дружелюбно.

— Сейчас, когда мамаша, так сказать, накрылась, он с дочкой спелся, а вдвоем они много нам хлопот доставить могут.

— А ошибку в своих рассуждениях не допускаете?

— Да какие там ошибки!

Он вдруг нахмурился, стал серьезен, даже зол.

— Камешки где-то осели. Без дочки там не обошлось. Мамаша говорить-то говорит, но заначку не сдает. И вообще мы малость поторопились, ниточки, как в туман, уходят. Один конец есть, другого нет.

Веселость и дружелюбие как маску снял.

— То, что вы были властью недовольны, это ваше дело. Но ворами вам восхищаться тоже вроде бы не с руки. Так или нет?

— Разве я высказывался на эту тему? И уточните, пожалуйста, в каком качестве вы хотели бы меня использовать?

Он морщится.

— Использовать! Ну, зачем такие слова! Слово — хитрая штука. Произнесено правильно, а понять разно можно. Тут ведь все зависит от вашего отношения.

— К чему? Или к кому?

— Например, к доносительству. Ага! Вот видите! Аж перекосило. Вот как слово звучит. А у нас, к примеру, есть сведения, что дочка с этим пижоном чего-то готовят и ведут себя при этом вполне профессионально.

Тут, конечно, я не смог сдержать улыбки. А сыщик всерьез озаботился. Не понравилась ему моя улыбка, так же, как мне его осведомленность.

— На всякий случай…

Голос его звучит угрюмо и уже без особого доброжелательства:

— …хоть вы и не новичок в делах, напомню вам о том, что в уголовном кодексе предусмотрена ответственность за недоносительство, то есть, иными словами, за сокрытие преступления или умысла на него. Не в порядке угрозы говорю. Честное слово! Не знаете вы этих людей. Вы же в политических лагерях сидели, с уголовной публикой опыта общения нет. Смотрите, можете влипнуть в историю и не отмажетесь.

Что-то мне нужно ему сказать. Дальнейшее молчание только поощрит его подозрения.

— Если предположить, что я оказался в ситуации, о которой вы меня предупреждаете, то нетрудно вычислить линию моего поведения. Ничтожна вероятность, чтобы я обратился к вам. Скорее всего я постарался бы предотвратить преступление, когда убедился бы в неминуемости его совершения.

Теперь он смотрит на меня, как я бы мог смотреть на него с учетом разницы наших возрастов.

— Ну, да! Это самое худшее, что вы можете сделать! Знаете, что я вам посоветую, коли вы такой пряменький? Прекратите это знакомство. Я ведь не могу сказать вам всего, что знаю.

— Я непременно приму к сведению ваш совет.

У него уже каменное лицо. Сейчас мы расстанемся. Но меня вдруг одолевает любопытство.

— А не позволите ли вы мне спросить вас кое о чем, к делу не относящемся?

Он вяло пожимает плечами.

— Ну, пожалуйста.

— Вот я на днях прошелся по местным торговым точкам и нигде не видел, ну, положим, такого вот костюма, что на вас. Если бы я захотел выглядеть столь же изящно, что вы могли бы мне посоветовать?

До него явно не доходит смысл моего вопроса, и он опрометчиво спешит с ответом.

— Случайная удачи. Брал с рук.

— У спекулянта? — втыкаю тут же.

Наконец, усек, но замешкался лишь на мгновение.

— Ну, почему обязательно у спекулянта?

— Так что же мы делаем? «Мы» употребляю специально, чтобы смягчить каверзу. — В пылу служебного рвения рубим сук, на котором сидим? Или надеемся, что на нашу долю спекулянтов останется? Ведь туфли, как я могу догадаться, просто великолепные туфли, — они тоже с рук?

Молодец! По улыбке его вижу, что он не из тех, кого можно подсечь формальной логикой.

— Если бы мы враз посадили всех спекулянтов и перекупщиков, от этого в первую очередь пострадали бы честные советские граждане. Спекуляция спекуляции рознь.

— Значит, наша с вами общая знакомая из той категории, которая «рознь»?

— Именно! — восклицает он весело. — Вот вы слышали, что существует массаж пятками?

— То есть?

— Очень просто. Вы ложитесь на ковер животом вниз, а массажист укладывается поперек и начинает колотить вас пятками но хребтине. Больновато, но полезно. И совсем другое дело, когда вас кто-то собьет с ног и начнет пинать но бокам. Это уже опасно.

— Знаете, — отвечаю совершенно серьезно, — Ленин никогда бы не сказал о вас, как о Бухарине, что тот ни черта не смыслил в диалектике.

— Вы что, очень не любите спекулянтов? — спрашивает игриво.

— Никогда не задумывался над этим вопросом.

— Если продолжите контакты с нашими подопечными, как бы не пришлось задуматься.