Женщина в море

На мое счастье именно в эту минуту в камеру, прошу прощения, в комнату возвращаются с прогулки мои товарищи по лечению. Их двое, и они оба мне очень нравятся. У них есть то, чего мне уже никогда не обрести, спокойное отношение к жизни, такое отношение свойственно исключительно участникам жизни, но не преобразователям ее. Я склонен допустить, что оно, это отношение, является подлинно позитивным, то есть положительным изначально, независимо от жизненных ситуаций и фокусов судьбы. Это тот самый случай, когда собака лает, а караван идет. А может быть, это тот самый случай, когда очень хочется верить, что истина — в глубинке и нужно срочно опрощаться, чтобы приобщиться к истине и успокоиться, отдохнуть и сменить идею на лопату, а она зазвонит в твоих окрепших руках камертоном подлинности и полноты бытия.

— Ну, чего скучаешь? — говорит мне Андрюха, как он мне сам представился, начальник цеха какого-то мудреного завода в Харькове. — Там столько тоскующих бабенок бродит. Мужиков-то раз-два… Это, братец, даже подло с твоей стороны. Они же не шлюхи какие-нибудь. Они нормальные семейные женщины уставшие от быта. Много ли им нужно? Им нужно, чтоб кто-нибудь чужой да посторонний заметил, что они еще ничего. Что с ними еще можно. А мужья не понимают и таскаются по секретаршам да спортсменкам. Им, бедным, уважать себя хочется, а ты тут валяешься, как последний эгоист. Нехорошо.

Я лежу и виновато улыбаюсь, потому что он прав. И женщины не шлюхи, и я эгоист.

Саша, второй мой сосед, чуть старше меня. Он директор сельского клуба на Рязанщине. Полноват, но подвижен исключительно. Этакий вечный массовик-затейник. Он обладает поразительным качеством создавать хорошее настроение у толпы людей, самых различных по возрасту, темпераменту и общественному положению. Его репризы вторичны, а шутки из четвертичного периода. Просто он хороший человек, а это, видимо, заразительно.

— Слушай, что говорят умные люди, — тычет он пальцем в Андрюху, если бы у советских людей не было отпусков, наше население сократилось бы до Швейцарии, и не только потому, что после отпусков женщины охотнее беременеют, а потому, что мы просто перегрызли бы друг друга. Но вот возвращаюсь я из отпуска, встречаю сукиного сына — своего худрука, который мне всю плешь переел своими авангардистскими штучками, и начинаю понимать, что он тоже человек и черт с ним, пусть ходит лохматый да косматый, лишь бы не обовшивел! Или сынок мой, ты веришь, часами может трястись, как паралитик, заткнет уши наушниками, сидит трясется, стоит трясется, ходит трясется, веришь, взял бы разделочную доску и шарахнул по голове. А вот отдохну от него месяц, гляжу и думаю. Бог с ним, это же не падучая, слюни не текут — и то хорошо. Пива хочешь?

Мы пьем пиво, обсуждаем последний телемост. Я поддакиваю, покачиваю головой и, конечно, не признаюсь, что не могу смотреть эти телеигрушки, особенно дисциплинированную команду на нашей стороне. Я ее уже видел в зале суда. На языке оперативников это называется «обеспечением». То есть некая группа обеспечения заранее подготавливает контингент людей, которые занимают все места в зале. Разумеется, это исключительно доверенные лица, стопроцентно советские, и сидят они с должным выражением лиц, все отпущенные на процедуру расправы, три дня. Зал заполнен. Суд — нате вам, заткнитесь — открытый, а для родственников и друзей, извините, нет места. Оперативник получает зарплату, а властители общественных дум избавлены от информации, которая может поколебать их регламентированный фрейдизм, отреагируешь сдуру и станешь невыездным. Доверенные же не ляпнут. У них иммунитет с семидесятилетним стажем.

— Слышь, а как тебе этот козел с микрофоном? А те лопухи с ним на полном серьезе чешут! Они ему про Фому, а он им про Крему, и все довольны.

— Кончай, Андрюха, за политику, мне она во где сидит. Ты лучше скажи, которая в джинсухе, она замужняя?

— Говорит, разведенка. А кто ее знает. Здесь все разведенки.

Я закрываю глаза, и меня выключают из собеседования.

То, что называется «сегодня», — оно для меня кончилось по содержанию, а остатки времени от «сегодня» нужно просто заспать. У меня есть свои приемы, мобилизую их и через десяток минут перестаю слышать мир.