Мне определенно есть о чем подумать. День, который мы оставили позади, жаркий летний день, сменившийся душной летней ночью, был полон такими ужасами и таким… гротеском, что я не могу вспоминать его четко – в голове какая-то мешанина, калейдоскоп образов, наплывающих друг на друга. Дружелюбный таксист, истерящая съемочная группа. Мертвые глаза на обескровленном лице. Рана на Олежкиной шее. Раны на Марининых руках – и невероятное, неправдоподобное ощущение, когда я прикоснулся к ее ладоням и понял, что они ГОРЯЧИЕ. Насколько болезненными должны быть ожоги, чтобы у вампира нагрелись руки? Мне даже представить себе такое трудно – пережить это, наверное, человек вообще не может. Марина думает, что я сентиментальный кретин, потому что дал ей своей крови, чтобы вылечиться. Она не понимает, что я физически не мог стоять рядом с ней и осознавать, что ей больно – и КАК ей больно. Я до сих пор вздрагиваю, думая об этих горячих воспаленных руках. Как хорошо, что у меня был в кармане перочинный нож – классический «швейцарский армейский», который я таскаю с собой всегда, мне его сестра подарила, взяв предварительно с меня рубль, потому что «ножи не дарят». И хорошо, что мне удалось порезаться незаметно для нее – если бы Марина поняла, что я собираюсь сделать, она бы меня непременно остановила. И страдала.
Я ерзаю на постели – жарища страшная, и даже Марина не кажется такой холодной, как обычно, и ее близость не спасает от ночной духоты. Поднимаю руку, смотрю на свою забинтованную ладонь и шевелю пальцами. Больно. Хорошо, ума хватило левую руку порезать – иначе я бы мышью работать не мог… Больно, но оно того стоило. Она перестала страдать – это раз. А я… Я, пока она пила, испытал нечто совершенно невероятное. Неописуемое. Я никогда в жизни не ширялся и даже траву не курил – у меня от одного запаха начитает башка болеть. Но, наверное, от хорошего прихода должны быть такие ощущения, как от того момента, когда она пила. Это было быстро – какие-то секунды. Но это было… круто. Губы, которые так плотно примыкают к коже – присасываются, как… ну это смешно, но как вантуз к сливу раковины. Словно, если их оторвешь, раздастся хлопок. Кстати, фигня, никакого хлопка не было, когда она остановилась… А еще этот мягкий звук, с которым она глотала. Легкое, мимолетное царапание ее зубов по коже – я знаю, она старалась не укусить, но все равно я чувствовал их, эти удлиненные клыки. И вздрагивал. И ловил кайф.
Что я сам себе мозги пудрю про наркотики и приходы? Это было как секс. Как если бы она взяла у меня в рот. Лучше даже – если реально сравнивать.
Елки-палки. Ну вот этого мне сейчас не хватало… Лежал себе спокойно, мучился от жары – и вот пожалуйста: революция в штанах. Ну, была бы, если бы у меня были штаны. Черт. Совершенно лишнее явление, вот прямо сейчас, когда Марина устала и заснула.
Чтобы хоть как-то отвлечься, я отодвигаюсь от Марины, отпускаю ее руку, которую держал все это время в своей. Она недовольно вздыхает, но не просыпается.
Если я останусь рядом, я ее точно разбужу. А ей надо отдохнуть.
Я вздыхаю и отправляюсь вместе со своей эрекцией на балкон – курить. И думать. Тут, на ночном ветерке – если можно так назвать хилое колебание горячего воздуха, не приносящее телу никакого облегчения, – я могу думать не только о ней, но и об остальных событиях этого дня.
О том, например, что определение «оборотни в погонах», которым наши газетчики заклеймили коррумпированных сотрудников правоохранительных органов, технически не верно. Оборотней в наших силовых структурах, как я понимаю, нет. Зато вампиры есть. «Вампиры в погонах». Звучит, между прочим… И они точно коррумпированные – Грантом Хэмилтоном. Не знаю, как уж они друг с другом расплачиваются – деньгами или услугами. Но то, что кореша надежные, – это факт… Сработали по звонку быстро и эффективно. Характерно бледный полковник (!) прокуратуры приехал «на труп» лично. Побеседовал с Мариной пять минут. Со мной – тридцать секунд. А я, между прочим, тело нашел… А потом сказал, что мы можем катиться на все четыре стороны: к нам у следствия вопросов нет.