Женщина во тьме

Неправда. Это не может быть правдой. Однако внутренний голос воскрешает забытые эпизоды – и колкости, которыми Кэролайн обменивалась с Патриком, теперь кажутся флиртом. Вспоминаю, что при моем появлении в комнате они часто прерывали разговор: конечно, они не спорили, не обсуждали меня, а просто договаривались о встрече. И тогда в клинике, уговаривая меня отказаться от переезда, Кэролайн волновалась вовсе не из-за меня, а из-за Патрика.

Каждая догадка острой иглой ранит мне сердце. Хочу позвонить ей, умолять, чтобы разуверила меня, сказала, что ничего не было. А что, если было? Вдруг она все подтвердит? Что я буду делать тогда? Боже, я просила ее найти родственников Джо. Кэролайн могла все рассказать Патрику. Может, уже рассказала. Закрыв глаза, сползаю глубже в воду, а внутренний голос все не умолкает.

– Кто это сделал?

От резкого крика я подпрыгиваю. Вода переливается через край. Выскакиваю из ванной, спускаюсь вниз. Патрик трясет сына за плечи.

– Что случилось? – спрашиваю.

Они оборачиваются. Сын испуган, а от искаженного холодным гневом лица Патрика меня бросает в дрожь.

– Кто это сделал? – снова орет он, обращаясь к Джо.

– Что сделал? – бормочет мальчик.

Патрик тащит его в кухню. Иду следом. Открыв дверь, ведущую в сад, муж выталкивает сына наружу.

– Смотри! – Патрик показывает пальцем на растущее под окном Джо старое дерево.

Сначала мне кажется, что там болтается пара кроссовок. Не понимаю, чего Патрик так злится. До ветки дотянуться нетрудно, и Джо вполне мог их повесить. Подойдя ближе, понимаю: это не кроссовки Джо и не кроссовки Миа. Эта обувь не принадлежит никому из обитателей нашего дома. На дереве качаются атласные пинетки с шелковыми лентами – те самые младенческие ботиночки, которые нашел, а потом выбросил Бен. Или только сказал, что выбросит?

Муж – дыхание неровное, учащенное – одной рукой цепко держит сына, вторая – до белых костяшек – сжата в кулак.

– Послушай, это не Джо. Зачем ему вешать перед окном детские башмачки? Я думаю, их случайно забросила игравшая на улице ребятня.

Патрик, не отрываясь, смотрит, как ветер треплет розовые пинетки. Мне становится жутко: я и раньше видела этот полный ужаса взгляд, но не знаю, в чем его причина.

– Извини… – говорит муж и, отпустив Джо, взъерошивает волосы. – Конечно, ты права. Убери их отсюда, – с каменным лицом кивая в сторону яблони, бросает Патрик и возвращается в дом.

Хлопает входная дверь. Замираю. Только услышав рокот мотора и звук отъезжающего автомобиля, перевожу дыхание.

– Мам, ты и теперь скажешь, что нам здесь будет лучше? – спрашивает Джо, расправляя смятую отцовской рукой футболку. – Все еще думаешь, что этот дом нам подходит?

* * *

Разве это нормально? Ненавижу себя за то, что задыхаюсь при ходьбе. Кажусь себе старой, больной, не следящей за модой домохозяйкой. Я никому не интересна, даже в собственной семье меня видят как сквозь матовое стекло.

«Мне ведь только тридцать шесть», – бормочу себе под нос, спускаясь по грязной тропе.

Далеко впереди, поскользнувшись на мокрой глине, хохочет Анна. Рядом шумит река, и мне вспоминается одно свидание с Патриком из тех времен, когда мы жили в Кардиффе.

Мы только начали встречаться и ходили, держась за руки. В тот раз мы сидели на берегу реки и по очереди откусывали от одного бутерброда. Мы смеялись, потому что куски сэндвича падали на землю, а Патрик не хотел отпускать мою руку. Он всегда так крепко держал меня.

– Давай быстрее, – обернувшись, кричит Анна.

Небо чистое, день солнечный, но воздух холодный: изо рта вырываются облачка пара. Впереди блестит море. В страхе перед пустыми холстами, которые еще только предстояло заполнить красками, я попросила Анну показать ее секретный пляж. Но сегодня утром я вдруг передумала. Даже запирая дверь, я все еще искала отговорки. Нарочно пошла в другую сторону – не от города, а в город, и, разрываясь между желанием увидеть обещанные Анной красо́ты ее тайного пляжа и вернуться домой, остановилась на ярмарочной площади. Вдруг я увидела Джо – он прятался в тени, за палаткой с сахарной ватой. Стараясь остаться незамеченной, я тут же повернула обратно, но все-таки успела разглядеть рядом с ним другого парня в школьной форме. Он целовал моего сына.

Я пустилась бежать – не фигурально выражаясь, а почти буквально. Что бы я сказала, попадись им на глаза? Какую-нибудь глупость, вроде «почему вы не в школе?», или «я так за тебя переживаю», или «только не говори отцу». От подобных вопросов улыбка на лице сына – я так давно ее не видела! – сразу бы погасла.

Ноги сами привели меня на прибрежную тропу, туда, где мы условились встретиться с Анной. Она – совсем как на картине, выставленной в витрине галереи, – сидит на скамейке и смотрит на море.

– Ну как? – спрашивает Анна, пока мы спускаемся по каменистому склону.