Женщина во тьме

Миа, чуть не сбив Анну, вырывается на улицу.

– Вернись! – кричу дочери, выскочив на крыльцо. И вдруг посреди дороги, прямо под фонарем, в темной луже, вижу распластанное тело. Боже, что это? Кровь? Столько крови?

Анна… Она сказала… слишком поздно…

– Джо, – шепчу одними губами.

Не чувствуя ног, опускаюсь на колени. Хочу только одного: упасть и, как мой мальчик, неподвижно лежать на холодной мостовой. Но Анна не дает – подхватывает под мышки, тащит, пытается поднять.

– Вставай! – Ее пальцы больно впиваются в тело. Издалека доносится звук сирен, с каждой секундой он все громче, все ближе. – Поднимайся, там твой сын, иди к нему! – яростно трясет меня Анна. – Да очнись ты, дьявол тебя побери! Ради всего святого, Сара, проснись!

Часть III. Просыпаясь

«Ян Хупер и Мари Эванс были любовниками».

Заголовок из «Саут Уэльс эко» через неделю после трагедии в доме Эвансов

Источник, близкий к семье, свидетельствует, что роман длился несколько месяцев и Мари собиралась уйти от Эванса к Хуперу.

Есть ли связь между убийствами и предполагаемой любовной интрижкой? Местный писатель Уэйн Мэттьюс, работающий над книгой, посвященной дому-убийце, отвечает на этот вопрос утвердительно.

Глава 18

Сара

Я решила, что сын умер. «Ты видишь?» У меня не выходит из головы его шепот. Чтобы унять боль, прижимаю руки к животу. Не могу вдохнуть… Так уже было после смерти мамы, когда Джо разбил машину. В тот момент я подумала, что он умер. К счастью, тогда все обошлось.

Говорю себе снова и снова: «Мой сын жив», распрямляюсь. Джо привезли не в ту больницу, где лежала я, но и здесь тот же запах, те же гулкие коридоры без единого окна, тот же сухой воздух, и так же берет за горло клаустрофобия. Прислоняюсь к стене и спиной чувствую, какая она холодная. Вышла из палаты глотнуть свежего воздуха, но в этих длинных коридорах тоже нечем дышать. Только бы выбраться из этих коридоров. Миа осталась с братом. Она не отходит от него ни на минуту, держит за руку, а я, бесполезная, не нахожу себе места.

Закрываю глаза и вижу шрамы на руках мальчика. Когда я еще ждала на улице, меня окликнул врач: «Миссис Уокер, эти шрамы на запястьях вашего сына, он что, сам себя увечит?» Пытаясь избавиться от навязчивой картины, закрываю глаза ладонями.

– Мам! – Дочь тянет меня за рукав. Бледная как полотно, со следами растекшегося макияжа под глазами, она кажется и взрослой, и маленькой девочкой одновременно. – Джо проснулся.

Она еще в шоке, вся дрожит. Обнимаю ее, дочь меня отталкивает.

Там, на улице, когда я подбежала и увидела, что Миа держит голову Джо и плачет, то решила, что сын мертв. Задыхаясь, я опустилась на колени прямо в кровавую лужу. Джо умер, и во всем виновата я.

Но Анна – она тоже была там и уже вызвала «Скорую» – заставила меня подняться, собрала рассыпанное по мостовой содержимое моих карманов. Мне все еще кажется, что одна часть моего существа – обессиленная и безвольная – осталась лежать на дороге перед истекающим кровью сыном. Анна же тормошила, тащила меня, помогла встать. Это она шептала: «Проснись!»

Усаживаю Миа в кресло, набрасываю ей на плечи свою куртку, но девочку трясет не от холода.

– Неужели это дом? – говорю. – Неужели из-за него Джо резал себе вены?

Дочь смотрит на меня как на идиотку.

– Ты что, ничего не знаешь?

– О чем?

– Он делает это давно, – трясущимися губами шепчет Миа.

– Как?

– Ты, во всем виновата ты. Все его шрамы на твоей совести. И все, что случилось сейчас, – твоя вина. Ты представления не имеешь, что с нами происходит… Ни с ним, ни со мной… А он боится что-нибудь рассказать: вдруг ты опять наглотаешься таблеток. Но у тебя, мамочка, теперь все хорошо. Чувствуешь себя куда лучше, разгуливаешь по городу с новыми друзьями. Черт возьми, ты же мама, ты взрослая. Ты обязана его защитить.

– Послушай…

Но Миа не дает мне договорить.

– Мама, зайди, наконец, в палату. Ты должна увидеть Джо. Неужели теперь, зная правду, ты опять сбежишь? – Дочь судорожно роется в сумочке и протягивает мне мятую упаковку нурофена. – Бери. Вдруг на тебя опять накатит? Ешь все сразу – и дело с концом.

* * *

Джо смотрит в потолок. Крови не видно, на голове швы. На шею падает тень, так что синяки не заметны. У него сломаны два ребра, на одной руке раздавлены два пальца. Джо так избит, что его невозможно узнать: на опухшем лице нет живого места.

Вижу шрамы на руках – новые и старые, белые и розовые, давно зажившие и совсем свежие. Миа права: это моя вина. Все время сплю, все время прячусь… Превозмогая боль в груди, делаю глубокий вдох и проглатываю подступивший к горлу комок. Плакать нельзя. Сын должен знать: я сильная.