Женщина во тьме

На этот раз воспользуюсь не тем входом, что ведет из галереи, а другим, секретным, с улицы. Он прячется в тени, и раньше, проходя мимо, я его не замечала. Смотрю на ключи с болтающимся брелоком-раковиной, на освещенную витрину и застываю в нерешительности. Пожалуй, все-таки пройду через выставочный зал. Переброшусь несколькими словами с Беном, и глядишь – сжимающий горло страх ослабит хватку.

Берусь за дверную ручку и через стекло вижу Бена и Анну. Она перегнулась к нему через стойку, смеется. А уверяла, что он странный, называла чудаковатым. И ни слова о том, что и сама не прочь с ним поболтать. И вполне по-дружески. Отступаю в тень.

Вот и убежища у меня больше нет.

* * *

Когда возвращаюсь, в доме темно. Кусаю губу: почему их так долго нет? Не находя себе места, хожу из комнаты в комнату, зажигаю свет, на полную громкость включаю радио. О господи, подъехала машина. Выбегаю в прихожую. Первым входит Джо. Меня накрывает паника, рука невольно тянется к животу, боль пронзает желудок. Мальчик – бледный, худой, сломанный – выглядит ужасно. С ним рядом Миа. Не глядя ни на нее, ни на меня, он спешит оторваться от идущего сзади Патрика.

– Обед готов. Я пожарила курочку, как ты любишь.

Хочу обнять Джо и не могу сдвинуться с места.

– Я не голодный. – Сын по-прежнему смотрит в пол. – Хочу лечь.

– Врач дал кое-какие лекарства, – говорит Патрик, и шуршание больничного пакета действует на меня, как горлышко бутылки на завязавшего алкоголика: пересыхает во рту, и отчаянно хочется, проглотив белую таблетку, заглушить приступ паники.

Джо ковыляет по лестнице, Миа поднимается за ним. Я иду на кухню. К Патрику.

* * *

– Джо? – держа в руках чашку, стучусь в комнату сына.

Как давно мы на целый день не оставались дома вдвоем – муж на работе, Миа в школе.

Ответа нет. Стучусь громче. Вспоминаю о том времени, когда двери не закрывались, а дети были маленькими. Джо часами сидел рядом со мной за столом. Мальчик раскрашивал, рисовал, клеил, подробно рассказывал, как прошел день в школе.

То был совсем другой Джо, совсем не похожий на юношу, что открывает мне дверь сейчас. С какого-то момента сын вдруг замкнулся, стал на меня кричать, грубить. Режет себе вены, и я не знаю ничего о жизни, которую он ведет. Но сегодня, как когда-то, в доме только я и Джо. И я – мама – могу создать ему уют, успокоить его.

– Хочешь чаю? – спрашиваю через щель между косяком и дверью. Мне кажется, Джо сейчас захлопнет ее прямо перед моим носом. – Я звонила в школу, сказала, что ты придешь только на следующей неделе. Так что мы сможем провести несколько спокойных дней, заняться чем-нибудь вместе.

Не выдерживаю его взгляда и отвожу глаза. С языка вот-вот сорвется, что я старалась для всей семьи, хотела сделать все как лучше, но Джо смотрит так, будто знает все. А если так, он должен меня ненавидеть. Мысль об этом невыносима, нужно сделать хоть что-то. Потупив взгляд, отхожу от двери.

– Вместе? – смеется Джо. – Пойдем в парк и ты покатаешь меня на качелях?

– Я думала, мы могли бы порисовать… – Смотрю на опухшие, покрытые синяками руки Джо и осекаюсь.

Господи, разве можно придумать большую глупость? До того как сын сможет взять в руки кисть, пройдут недели.

– Про школу можешь забыть. Я туда не вернусь. Я больше никогда не пойду в школу.

Прикусываю язык, чтобы не сказать очередную глупость вроде «как насчет колледжа?» или «а что с экзаменами?», и спрашиваю:

– Можно мне войти?

– Прости, – бормочет Джо, пропуская меня в комнату.

– За что? – Присаживаюсь на край кровати.

– За это, – протягивая мне скрытые рукавами запястья, отвечает сын.

– Тебе не за что извиняться. Это я, я должна была знать, должна была видеть.

– Ты не виновата. Я слышал, в больнице Миа кричала, что все из-за тебя. Это неправда.

– А если бы после смерти мамы я не впала в депрессию, не наглоталась таблеток, ты мог бы поговорить со мной откровенно?

Джо откидывается на постель.

– Не знаю, – отвечает он не сразу.

– Джо, – беру его за руку, – а теперь можешь? Как раньше, помнишь? Пусть все будет по-старому.

Он поднимает на меня глаза, полные слез.

– Ты живешь в каком-то своем мире, ты меня перестала слышать. В тот день, когда умерла твоя мама, отец застал меня с одним парнем и сказал… Сказал такое… Потому я и взял его чертову тачку. С тех пор все и началось… А ты ничего не знала.

– Господи! Джо…

– Ты и раньше была поглощена отцом и мало что замечала вокруг, а когда мы переехали, стало в тысячу раз хуже.

Могу сколько угодно говорить себе, что переезд затеял Патрик, что этот дом – его мечта, только деньги дала ему я. Пилюли глотала тоже я. Так что здесь мы по моей вине. А теперь ничего нельзя сделать, потому что на этот дом никто больше не польстится. Покупатели войдут, ощутят холодные точки, увидят, что прячется под обоями в бабочках, какие тайны скрывают его стены, – и бросятся бежать. Мы должны были поступить так же. Теперь из дома-убийцы, где муж срывается, нервничает, дочь все больше отдаляется, а сын режет себе вены, не выбраться. Дом убивает и меня, а я ничего не могу изменить.