Женщина-Волшебство

Срывы носителей военного синдрома, во время которых я наслушалась правды о войне от непосредственных участников, научили меня безжалостности по отношению к себе и окружающим. Иначе было невозможно остаться целой и невредимой. Эмоции и чувства я умело отключала по щелчку в своём сознании. Безжалостность – золотая середина между жалостью и агрессией, убирающая фон и рассматривающая ситуацию такой, какая она есть, без оценки «плохо» или «хорошо». Видишь происходящее и ищешь практические пути решения. Если решение отсутствует, то наблюдаешь за происходящим, как за фильмом в кинотеатре. Можно через фильмы приходить к эмоциям, можно отключать эмоции через фильмы. Приобретённый навык помог мне не вычёркивать довольно большой пласт клиентуры, которая серьёзно страдала от своей болезни. Я не потеряла их, они не потеряли меня. Мужчинам нужно было выговориться и выплакаться; я понимала, что это не их вина, а их беда, с которой как-то нужно продолжать жить.

Я не практиковала в себе бесконтрольный мазохизм, осознанно пытаясь увидеть жизнь глазами других людей. Мои первые попытки заканчивались тем, что я отсыпалась не одни сутки, приходя в себя после очередного побоища.

Впоследствии я научилась не чувствовать ничего и не думать ни о чём, опираясь только на действия и сюжет.

Из состояния безжалостности было не очень легко выходить. Было ощущение, что перестаёшь воспринимать звуковую, тактильную и вкусовую реальность, но общаешься с миром на другом языке, не теряя внимания и реакции. Возвращаться к прежнему восприятию мира мне помогал проводник, которым выступало нечто, не соприкасающееся с тем или теми, для кого запускался режим безжалостности – кошки. Кошки были одновременно моей силой и моей слабостью.

Люди имеют разные фетиши, капризы, желания, потребности, но тот случай, что произошёл со мной однажды, пробрал меня до костей. Заниматься сексом под фильмы о чеченской войне было для меня кощунством. Это была сексуальная девиация, которой сопротивлялось всё моё нутро.

Либо терпеть, насилуя своё отношение к войне, либо принять безжалостность и никак не реагировать на происходящее на экране, на крики, взрывы и смерть. Оба варианта являлись разными сторонами одной медали, но там, где безжалостность перерастает в бесчеловечность при отсутствии принципов, появляется прореха в человеческих чувствах. Я не хотела превращаться в робота. Мне стало дурно; то, в чём мне молча предложили поучаствовать, было гадко и отвратительно.

Он заорал, как ошалелый, когда я попросила его сменить пластинку. Ругаясь матом, он оскорблял меня, лиц кавказской национальности и политику партии, находясь на грани, едва сдерживая себя, чтобы не ударить меня. Его глаза говорили о том, что однажды он позволил себе рукоприкладство по отношению к женщине и до сих пор горько об этом жалеет.

Война закончилась, а он так и не смог её пережить. Он до сих пор был где-то там, с оружием в руках, в состоянии боевых действий, в состоянии войны со всем миром.

Он пытался облить помоями меня, но в своём стремлении выглядел больным и беспомощным человеком, который направляет свою силу на физически менее слабого условного противника.

После встречи с ним я стала крайне настороженно относится к людям, имеющим отношение к армии. Травмы психики не всегда отчётливо видны глазом.

Такие, как он, не платили за секс, за время и не пытались меня купить. Такие, как он, платили за своё поведение.

Они не были плохими ребятами или садистами, они были людьми, искалеченными войной, в которой когда-то кто-то не сумел по-человечески договориться.

Оставайся, нас не будут бить…

Во время разговора по телефону у меня начали закрадываться сомнения, но убедиться или развеять свои догадки я решила при встрече.

Зайдя в основной зал дома для отдыха, я увидела трёх мужиков под два метра ростом, завёрнутых по пояс в простыни, блуждающих без дела и гогочущих над маленькой светловолосой девушкой, напоминающей недобитого ангела, которая сновала между ними, при своём росте дыша всем троим в пуп.

– Проходи, раздевайся!

Диктаторский тон не пришёлся мне по вкусу, помочь снять с меня пальто не предложил ни один из них. Для того чтобы убедиться окончательно в верности своего видения, я обождала до следующего звонка, который раздался громко и внятно.

– Раздевайся целиком! Простыни не будет, будешь ходить голая! Я так решил! – повелительным тоном заявил второй голос.

– Да! И ещё танцевать сейчас будешь! Голая! На столе! – издевательски пробасил третий. – Давай, давай! Не тушуйся!

Командир, барин и бандит собрались отдохнуть.

Я, аккуратно ретируясь, вышла в коридор к входным дверям, чтобы покинуть сие мероприятие, и у самых дверей ко мне подбежала оплёванная, изуродованная чистота.

– Да оставайся! Это они так шутят, они не будут бить, – в голосе её слышалось раболепное смирение с мужскими издевательствами и унижениями женщин.

– Ты знаешь, я лучше пойду, отсутствие физического насилия для меня не аргумент, – ответила я, открывая дверь.