Женщины без мужчин

– Ни с того ни с сего взяла и сморозила: «Фузи джан!» (эта паршивка меня называет «Фузи джан», тяжело ей рот шевельнуть выговорить «Фаезэ»). Говорит: «Фузи джан, дам тебе один совет. На филе соуса не наливают». Ещё такую звонкость в голос вложила, чтоб все соседи в округе услышали.

– Ничего себе.

– Ты представить себе не можешь, что со мной было тогда. Говорю: «Это кто так предписал, интересно, чтоб на филе соуса не наливали?» Говорит, в одной радиопередаче слышала. Я говорю: «А я в книге прочитала». Говорит, она и в книге тоже читала, что не наливают. Говорю, наверняка твоя книга бестолковая. Жалко, что брат влез. Сказал: «Наливаете или не наливаете, всё равно вкусно». Бабёнка прям надулась вся, что брат за меня заступился. Всё надувалась и надувалась, пока ужин не закончился.

Мунэс была так увлечена этой историей, что Фаезэ пришлось растянуть рассказ ещё на какое-то время.

– В общем, так она надувалась и пухла, пока мужчины не пошли на террасу. Сама осталась, якобы помочь мне убрать со стола…

Фаезэ замолчала, её губы дрожали. Она больше не могла сдерживаться. Слёзы беззвучно потекли по её щекам.

– Боже мой, ради всего святого, не плачь! – взмолилась Мунэс.

Мунэс тоже плакала. Сквозь всхлипы Фаезэ продолжила:

– И вот эта гадина, убирая со стола, поворачивается ко мне и говорит: «Тот, кто по коридорам липнет к Фети, должен не о готовке беспокоиться, а о своей девственной плеве!»

Слёзы лились по всему лицу Фаезэ и скатывались ей на юбку. Мунэс, не отставая от Фаезэ в плаче, смотрела на подругу округлившимися глазами.

– А кто такой Фети? – спросила она.

– Брат Парвин, сукин сын. От дерьма не отличить. Грязь, вылезшая из нужника, ничтожество. И тогда я… Ханум, кровь мне глаза тогда застлала. Сперва подумала, ударить её хорошенько в ухо, так, чтобы перепонка лопнула и она запомнила навсегда. Жалко, что мой братец был там. Потом подумала, раз она меня изводит, я тоже её поизвожу. Говорю: «Во-первых, тот, кто по коридорам с твоим братом обжимается, не иначе как сам ангел смерти Азраил, потому что с позёрством твоего брата, разве что Азраил его в углу зажмёт. Во-вторых, девственность, не плева, а дырка. Троих щенков выплодила, а до сих пор не знаешь, что девственность – дырка, а не плёнка. А ещё про других сплетни разводишь…»

Мунэс больше не плакала. Только пристально смотрела Фаезэ в лицо.

Фаезэ продолжала:

– Говорю, ещё раз откроешь свой поганый рот и скажешь что-то подобное, искромсаю тебя так, что будет не одна Парвин, а сто Парвин. Хорошо ещё, мерзавка боится моего брата. Он-то рядом околачивался. Вот и заткнулась.

Мунэс молча разглядывала цветы на ковре. Фаезэ, вытирая слёзы, настороженно следила за выражением лица подруги. Злость в Фаезэ не унималась:

– Я знаю, что Парвин змея, которая, пока не ужалит, в покое не оставит. Вот зарядилась на меня наговаривать. А мне что с того? Добрая совесть клеветы не боится. Так она разозлила меня, что я даже хотела пойти к ханум Махджебин, медсправку взять, что я девственница, и в рамке повесить на стену у себя в комнате, чтоб гадина от зависти своей задохнулась.