Женщины-чекистки

Галина Артуровна Бениславская родилась в 1897 году. Она была дочерью грузинки, забеременевшей от французского студента Артура Карьера. Мать Галины тяжело переживала неожиданный уход соблазнителя и поэтому психически заболела. Воспитанием маленькой Гали занялись ее родственники из семьи врачей, Бениславские, жившие в латвийском городе Резекне. Они удочерили девочку. Повзрослев, Галина Артуровна уехала в Петербург, где поступила в Преображенскую женскую гимназию и закончила ее с золотой медалью в 1914 году.

Началась первая мировая война. К 1917 году Галина стала убежденной большевичкой, а потому Февральскую и Октябрьскую революции встретила с воодушевлением, хотя и не приняла в них участия. Во время гражданской войны она училась в Харьковском университете на факультете естественных наук. Когда войска белогвардейцев пришли на Украину, перерезав дороги из Харькова, Бениславская испугалась. По городу поползли слухи о том, что белогвардейцы зверски издеваются над коммунистами, пытают их. Будучи сторонницей красных, Галина Бениславская решила добраться до Советов через линию фронта.

Путь предстоял нелегкий, опасность расправы со стороны белогвардейцев заставляла усомниться в том, что можно остаться в живых. Долгие мытарства в дороге закончились весьма неприятно. Попав к красным, Бениславская оказалась арестованной. Ее попросту приняли за шпионку белогвардейцев! И для этого были все основания — шпионов противники засылали нередко.

Однако судьба благоволила Бениславской. Когда-то в Москве Галина познакомилась с Яной Козловской, отец которой был большевиком. Более того, Михаил Юрьевич Козловский (1876–1937) после февраля 1917 года являлся членом исполнительного комитета Петроградского совета, председателем Выборгской районной думы. В ноябре 1918 года он занимал пост председателя Чрезвычайной следственной комиссии, а в 1919 году некоторое время возглавляя Народный комиссариат юстиции Литвы и Белоруссии. (Позднее Козловский стал членом коллегии Наркомюста РСФСР и председателем малого Совнаркома. Между прочим, Михаил Юрьевич в 1919 году подвергался критике на заседании ЦК РКП(б) за поддержку лиц, обвинявших ВЧК в применении террористических методов в своей деятельности).

Благодаря вмешательству Козловского Галину Артуровну освободили. Михаил Юрьевич позаботился о Бениславской и после ареста. Он оказал ей содействие в получении комнаты в Москве. (Некоторое время Галина Артуровна жила в Кремле, рядом с коммунистическими вождями, например, с Лейбой Сосновским). Козловский помог Бениславской вступить в партию. Кроме того, устроил на должность секретаря в Особую межведомственную комиссию при ВЧК.

Эта комиссия занималась изучением всех источников спекуляции и связанных с нею должностных преступлений. Она проводила ревизии хозяйственных органов и вырабатывала меры по борьбе со спекуляцией и усилению ответственности должностных лиц. Такое место работы считалось весьма престижным — в Особую межведомственную комиссию входили представители многих наркоматов и сотрудники ВЧК.

Но поскольку обязанности секретаря были необременительными, молодая Галина Артуровна посвящала все свободное время богемной жизни. Бениславская хорошо разбиралась в литературе, много читала, к тому же была признанной красавицей. По словам одного из знакомых, «ее глаза, попадая в солнечные лучи, загорались как два изумруда». Говорили, что Бениславская «из породы кошек». Естественно, что такую девушку рады были видеть в своем кругу московские поэты и художники.

Любимым местом встреч богемной молодежи являлось литературное кафе «Стойло Пегаса», в котором в начале двадцатых годов читали свои стихи лучшие поэты Москвы. Здесь дискутировали, обменивались творческим опытом, оглашали поэтические манифесты. Тогда Галина Бениславская восторгалась стихами Блока. Но ее жизнь перевернулась 19 сентября 1920 года, когда в один из вечеров, проходивший в Политехническом музее, выступил Сергей Есенин.

Позднее о своих впечатлениях от этой встречи Бениславская написала: «Вдруг выходит тот самый мальчишка; короткая нараспашку куртка, руки в карманах брюк, совершенно золотые волосы, как живые. Слегка откинув голову и стан, начинает читать:

— Плюйся, ветер, охапками листьев, —
Я такой же, как ты, хулиган…

Он весь стихия, озорная, непокорная, безудержная стихия, не только в стихах, а в каждом движении, отражающем движение стиха. Гибкий, буйный, как ветер, ветру бы занять у Есенина удали. Где он, где его стихи и где его буйная удаль — разве можно отделить?! Все это слилось в безудержную стремительность, и захватывают, пожалуй, не так стихи, как эта стихийность. Потом он читал "Трубит, трубит погибельный рог!.." Что случилось после его чтения, трудно передать. Все вдруг повскакивали с мест и бросились к эстраде, к нему. Ему не только кричали, его молили: "Прочитайте еще что-нибудь…" Опомнившись, я увидела, что я тоже у самой эстрады. Как я там очутилась, не знаю и не помню. Очевидно, этим ветром подхватило и закрутило и меня».