Женщины-чекистки

Перед отъездом Герасимовой в ссылку с утра до позднего вечера Юрий Либединский стоял у ворот Бутырской тюрьмы, ждал возможности передать Марианне теплые вещи, но так и не дождался.

Известный критик и литературовед Корнелий Люцианович Зелинский (1896–1970) в своей публикации «В июне 1954 года» привел рассказ Александра Фадеева о случившемся с Марианной Герасимовой:

«Красивая женщина была и замечательная коммунистка. Она в НКВД занималась как раз делами культуры. Но к тому времени, когда Берия ее арестовал, она уже ушла из этого ведомства. Я написал ему письмо. Проходит месяц, другой, третий — нет ответа. А ведь я — Фадеев, член ЦК, как же так? Ну, думаю, я сделал ошибку, что опустил письмо в общий ящик в приемной на Кузнецком, куда жены опускали свои письма со слезами. Я передал ему (Лаврентию Павловичу Берии — авт.) новое письмо другим способом. В нем я писал, что считаю Марианну (мы все ее Мурашей звали) кристально честным коммунистом и готов ответить за нее, как и за себя, партийным билетом. Опять идет неделя за неделей. Недели через три, а может быть, и через месяц раздается звонок.

— Товарищ Фадеев?

— Да.

— Письмо, которое вы написали Лаврентию Павловичу, он лично прочитал и дело это проверил. Человек, за которого вы ручались своим партийным билетом, получил по заслугам. Кроме того, Лаврентий Павлович просил меня — с вами говорит его помощник — передать вам, что он удивлен, что вы, как писатель, интересуетесь делами, которые совершенно не входят в круг ваших обязанностей как руководителя Союза писателей и как писателя.

Секретарь Берии повесил трубку, не ожидая моего ответа. Мне дали по носу, и крепко. Марианну в общем порядке послали в «Алжир». Все работники ГУЛАГа, то есть Главного управления лагерей, конечно, лично ее хорошо знали, любили и жалели. Ей предложили работать в администрации или даже в ВЧК, но она, гордый человек, была оскорблена несправедливо возведенным на нее обвинением до последней степени… Если даже сам Берия не сумел ей ничего пришить, кроме недогляда по службе (мало, оказывается, арестовывала), значит, за ней решительно ничего не было».

Наказание Герасимова отбывала в Карлаге. Ее подругами по несчастью были жены «врагов народа». Эти женщины были осуждены не за какие-то преступления. Приговор им был подписан только на том основании, что они состояли в браке с неугодными руководству страны мужчинами. Герасимова решительно отказалась от каких-либо «поблажек». Она наравне с другими женщинами резала камыш для утепления, работала на молочной ферме… Герасимовой трудно было справиться со случившимся. Она практически ничего не писала. Фадеев вспоминал: «Она, которая сама допрашивала, сама вела дела и отправляла в лагеря, теперь вдруг оказалась там. Это она могла представить себе только в дурном сне. Она была вообще немного фанатичным человеком. В ней было что-то от женщин Великой французской революции. Анатоль Франс, вероятно, мог бы написать эту фигуру. Это красивая и романтическая женщина, у которой судьба отняла ее положение, ее партийный билет, даже ее веру в правоту того, чем она сама занималась, и согнула ее не только перед коровами и травой».

В ноябре 1944 года Марианна Анатольевна была освобождена. Она просила Фадеева в письме помочь ей вернуться в Москву. Ходатайство председателя Союза писателен СССР было удовлетворено.

В своей книге «Зеленая лампа» вторая жена Юрня Либединского Лидия вспоминала о возвращении Марианны Герасимовой в Москву: «Едва открылась дверь на Лаврушинском, как меня охватило ощущение праздника. Анна Сергеевна, мать Мураши и Вали (Марианны и Валерии Герасимовых — авт.), всегда тихо-грустная и озабоченная, встретила меня с просветленным счастливым лицом, словно разом отступили от нее все горести…

Когда я вошла в комнату, где находились Юрий Николаевич. Валя и Марианна, первое волнение, вызванное встречен, уже улеглось, они говорили о малозначащих пустяках, казалось, не было страшных пяти лет разлуки. Валя и Марианна собирались в баню, шутили, смеялись. Смех у Мураши ровный, немного монотонный, но очень приятный. Ей исполнилось тогда сорок три года, она была еще очень хороша, высокая, статная, с вьющимися светлыми волосами. Но как-то само собой в разговоре возникли серьезные ноты.

— Знаешь, Юрочка, я поняла, что в нашей стране, если честно трудиться, везде можно прожить… И даже заслужить уважение! — сказала Мураша.

— Наша-то и там героем оказалась! — с ласковой усмешкой проговорила Валя. — И спасла от бандитов бутыль со спиртом. Рассвирепевшие алкоголики чуть не убили ее…

(В лагере Марианна работала на аптечном складе).

Взволнованная всем происходящим, я за все время, пока мы находились у Герасимовых, не сказала почти ни одного слова. Поэтому я была очень удивлена, когда, прощаясь в полутемной передней, Мураша вдруг крепко обняла меня, поцеловала в обе щеки и в волосы, погладила по голове. Потом, не снимая руки с моего плеча, обняла Юрия Николаевича и сказала негромко, не то серьезно, не то в шутку: